Короче говоря, «Бристоль» был чудесным местом для шпионажа. Типичная обстановка отеля военного времени, непосредственная близость к фронту, постоянные разговоры о военных делах. Среди этой суматохи и гула агенты могли встречаться друг с другом, не возбуждая любопытства.

В отеле отдыхала очаровательная полька, работавшая в санитарном поезде. Девушка была общей любимицей. Она завела много друзей, среди которых были и довольно близкие: молодые, влюбчивые и болтливые русские офицеры, прибывшие с передовой линии и готовые ринуться с головой в любовные интриги. «Сестра» обычно дарила своим вниманием тех, кто казались смышлеными и разбирались в происходящем.

— Да, это правда. Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты возвращался назад… Ты должен рассказать мне, кто ты, где ты спишь, воюешь, живешь, чтобы, думая о тебе, я могла вообразить, что действительно нахожусь рядом…

«Сестра» уединялась со своим избранником в номере, извлекала топографическую карту и заставляла поклонника отметить на ней свою жизнь на позициях — где он был расквартирован и все прочие подробности. Впоследствии обнаружили, что, когда «сестре» понадобилась информация об артиллерии, она временно подарила свое любвеобильное сердце артиллеристу и заставила его нанести на карту позиции нескольких русских батарей. Но всему приходит конец. Однажды «сестра» решилась на шаг, оказавшийся роковым. Ей удалось уговорить одного поклонника во время ночного патрулирования на «ничьей земле» сдаться немцам и передать её донесения. К счастью, поклонник в последний момент струсил и чистосердечно признался начальству. «Сестра» была арестована, осуждена и расстреляна.

В тылу союзников во Франции, где сотни штабных офицеров работали в домах и виллах, заселённых мирными жителями, всегда была опасность, что секретные документы могут похитить или скопировать.

В вилле Ля Лови, около Поперинге, где в течение четырёх лет помещался не то штаб армии, не то штаб корпуса, жила огромная фламандская семья со множеством прислуги. В числе домочадцев был молодой домашний учитель-голландец, постоянно просивший в штабе позволения корреспондировать в «Тайме», в чём ему всегда отказывали.

Впоследствии выяснилось, что молодой человек имел полную возможность ознакомиться со всеми секретами штаба! Несколько обыкновенных замков да дежурный офицер, постоянно клюющий носом, не могли помешать.

Другой опасностью была возможность для агентов противника включаться в телефонные и телеграфные линии штабов. Почти каждая деревушка, каждый полевой склад снарядов имел свой телефон. Линии пересекались во всех направлениях; казалось, этой проволокой можно было 6ы обвить весь шар земной. В любой точке шпион мог присоединить свой провод и потом из какой-нибудь избы или стога сена вдоволь слушать разговоры о военных делах, большая часть штабной работы велась по телефону.

В первые дни войны, когда ещё армия не имела полевого телефона, приходилось пользоваться гражданской; сетью. Это обстоятельство однажды привело к аресту по подозрению одной телефонистки в Дулляне, маленьком французском военном посёлке в долине Пикардии. Несколько лет Дуллян был в самом центре британского фронта, сеть телеграфных и телефонных линий Генерального штаба армии и корпусов проходила через город. Большая часть линий была проложена британской армией и находилась в её распоряжении, но, как я уже сказал, одно время приходилось прибегать к помощи гражданской телефонной станции, особенно для междугородних переговоров — с Парижем, Булонью и Руаном. Среди телефонисток дуллянской станции была смышленая девушка, бельгийская беженка. Заметили, что она «вслушивалась» всякий раз, когда говорили британские офицеры. Установили наблюдение, но ничего подозрительного не обнаружили. Тем не менее, французов попросили перевести её в какое-либо место вне военной зоны.

Перед отъездом девушку допросили, и она призналась, что имела обыкновение «вслушиваться», объяснив это желанием усовершенствовать свой английский язык.

Впечатление о шпионаже в тылу полевой армии будет неполным, если мы не скажем о Салониках и исключительных условиях, сложившихся там.

Салоники были благодарной почвой для агентов. Тут собрались люди без национальности, без отечества, люди, которым были чужды патриотические чувства; казалось, с молоком матери они всосали все пороки. Драхма была их богом. Они питались войной, как стервятники трупами.

Такой житель Салоник охотно продавал честь своей дочери, причём торговался и надувал, как на базаре. И, к стыду союзных войск, квартировавших в городе, не было недостатка в покупателях.

Шпионаж в Салониках делался ещё более соблазнительным благодаря тому, что все союзные штабы находились в самом центре города. Постоянные военные разговоры создали особую «интимную» атмосферу, в которой так любит работать опытный шпион. Даже суда с войсками и боеприпасами приходили прямо в гавань — на глазах у шатающихся по набережной подозрительных личностей. Что могло быть проще? Куда ни пойти — в бар «Флока», в ресторан «Белая Башня» — всюду офицеры на различных языках говорили о последних событиях. Командующий экспедиционной армией генерал Саррайль, пытаясь предотвратить разглашение военных сведений, поступил как истый француз: импортировал из Парижа и Марселя около пятидесяти женщин, за которых могла поручиться полиция. Таким образом, он надеялся «отвлечь офицеров» от местного населения. Другой мерой была замена обслуживающего персонала офицерского клуба французскими солдатами. Постепенно в госпиталях оставили только сестёр из союзных стран.

Однако если вспомнить, что различные штабы союзников активно вели взаимный шпионаж, то станет понятна тщетность всех этих мер. Союзники в Салониках и в самом деле не доверяли друг другу.

Разгром шпионажа в Салониках был не по плечу простому смертному. Даже если бы всю семидесятимильную зону, отделявшую город от позиций, очистили от гражданского населения, то всё равно оставалась опасность, что агенты противника проникнут на фронт в форме союзной армии.

Для борьбы с этой опасностью разведка каждой зоны расставила своих офицеров в различных пунктах. Я помню визит к одному из них — одно из наиболее ярких воспоминаний тех дней.