Паника возникала нередко. Одним из поводов были вспаханные поля. Тревогу забил некий впечатлительный офицер королевского авиационного корпуса; он высказал предположение, что, вспахивая особым образом поля соответственно заранее согласованному коду, можно передавать сообщения лётчикам. Так, если поле вспахано «тигровыми полосами», это могло указывать германскому пилоту, что британцы готовятся к местной атаке. Даже невспаханное поле могло означать «на участке без перемен». Германские лётчики, — рассуждал наш романтический офицер, — могут ежедневно наблюдать за «шпионскими полями» или даже фотографировать их для детального изучения. В 1915 году подобная мысль не казалась смешной. Отсюда и произошла паника. Лётчикам-наблюдателям было поручено регулярно производить полную аэрофотосъёмку тыла наших позиций, а фотографии направлять в штабы. Затем эта панорама полей лесов и дорог тщательнейшим образом изучалась через увеличительное стекло, вроде волшебного фонаря, чтобы обнаружить малейшие изменения на местных пашнях. Если поле вызывало подозрение, туда направляли офицера разведки, чтобы расспросить крестьянина об искусстве вспахивания; это лишний раз укрепляло фламандских простолюдинов в мнении, что англичане — народ храбрый, но слегка свихнувшийся.

Поговаривали также о чьей-то предательской руке, которая якобы передвигала стрелку часов на ратуше Ипре таким образом, чтобы передавать информации противнику.

«Часы всегда врут, — доказывали паникёры, — и, несомненно, бургомистр негодяй и предатель». Вскоре часы «были разбиты немецким снарядом, попавшим прямо в башню. Может быть, немцев не удовлетворяла информация, исходящая из этого таинственного источника?

Более основательной была тревога, вызванная ветряными мельницами, которых так много во Фландрии. Если дымом из печных труб или вспаханными полями можно передавать только самые общие сообщения «прибыли новые войска» или «свежие войска не прибывали», то крыльями ветряной мельницы возможно передавать сигналы по системе Морзе, пуская их то медленнее, то быстрее. Было произведено даже специальное испытание, которое подтвердило это, после чего большую часть мирного населения либо удалили от ветряных мельниц, расположенных на виду у противника, либо подвергли особому надзору.

Время от времени приходилось изучать и другие формы сигнализации, доступные мирному населению. В 1915 году подозрения возникли в связи с тем, что в беспощадно бомбардируемых и разрушенных деревушках ипрского выступа, например в Брилане, продолжали находиться женщины. Почему эти женщины, окружённые смертью и несчастьем, остаются на местах? Видимо, некоторые из них должны быть шпионками! Автору однажды поручили доложить о преступной деятельности этих фламандок. Первое злодеяние, которое инкриминировалось им, заключалось в том, что эти женщины, большая часть которых добывала хлеб насущный стиркой солдатского белья, периодически сигнализируют лётчикам-наблюдателям противника, развешивая бельё условленным образом. Так, один день поле может быть усеяно большим количеством нательных рубашек, расположенных по кругу, на другой день — не меньшим числом кальсон, развешенных крестообразно.

Наблюдение за бриланскими женщинами приходилось вести и по ночам: были сообщения и о световых сигналах противнику. Ночи напролёт мне приходилось дрогнуть в ожидании — не поднимется ли штора, не вспыхнет ли лампа в окне. Но женщины Брилана, очевидно, не страдали бессонницей. Так заглохли «бельевая» и «световая» паники.

Следующим номером: была «голубиная» паника. Говорили, немцы пользуются домашними и почтовыми голубями для сношений со шпионами. Отдали приказ безжалостно уничтожать каждую «голубеобразную» птицу. Что эта паника имела какие-то основания, было доказано впоследствии убийством голубя, окрашенного в зелёный и красный цвета, «под попугая». Компетентное и тщательное исследование этой диковинной птицы в штабе 14-го корпуса никогда не выветрится из моей памяти. Под ослепительной электрической лампой командир корпуса лорд Каван и его штаб стояли, вытянув шеи, вокруг офицера разведки (его жена разводила голубей в графстве Сюррей), который прочёл лекцию «о методах, применяемых для сокрытия пересылки сообщений с голубями».

Затем возникла тревога иного рода. Бельгийцами севернее Меркама были пойманы два немецких солдата в водолазных костюмах. Эти головорезы перешли через затопленную разливом территорию и два дня провели в тылу бельгийских позиций, отмечая все детали организации фронта. «Водолазов» обнаружили в воронке от снаряда. Несмотря на то, что при них нашли начерченные от руки карты бельгийского сектора, а также большое количество записей, с ними обошлись, как с обыкновенными военнопленными.

Интересно знать, были бы так великодушны немцы, если бы обнаружили двух солдат союзников, одетых водолазами и шпионящих в тылу?

Если два немца могли проникнуть через линию, то, очевидно, то же могли сделать и другие. По всем фламандским полям и деревням началась облава на замаскированных гуннов.

Было ещё много всяких тревог. Особенно серьёзную тревогу вызвало подозрение, что существует тайная телефонная линия, проходящая от какого-нибудь города, вроде Армантьера, через «ничью землю» в немецкие окопы. Проверка десятков неработающих линий на передовых позициях была нелёгким делом.

Когда в 1917 году в Аррасе приблизился день, намеченный для наступления, умники из местного штаба опять решили, что мирные жители, несколько десятков которых упорно продолжало оставаться в разрушенном и отравленном газами городе, держат связь с противником, пользуясь в качестве курьеров собаками и рыбами.

Во время этой «собачьей» паники шёл сильный снег, и каждое утро можно было увидеть офицера разведки, тщательно изучающего следы вокруг Арраса.

Откуда и куда идут следы? Разведка совала свой нос в интимнейшие дела собачьей жизни. Крестовый поход против рыб был более сложной задачей. У Арраса река Скарп слегка отклоняется на восток, т. е. к германским позициям. Что проще для шпиона-рыбака, как поймать рыбу, разрезать, вложить в неё своё донесение и затем бросить усопшую обратно в реку? Примерно через час мёртвая рыба или мёртвая собака, деревянный ящик, словом, что хотите, достигнет германских позиций. И вот в Аррасе поперёк реки протянули сети различной частоты, и каждый день весь отвратительный мусор, собранный сетями, подвергался тщательному осмотру.

Всем животным была объявлена война — и живым и мёртвым. Приказали пристреливать всех собак, блуждающих вблизи окопов. Одно время циркулировал совершенно легендарный рассказ о «серой собаке из Армантьера». Это четвероногое, как говорили, было германской полицейской собакой; она пробиралась в Армантьер, являлась к шпиону, получала симпатичный кусок мяса из его рук и затем шла обратно в «Гуннландию» с последними военными новостями за ошейником.

Все эти тревоги, а их было немало, могут сейчас показаться пустяковыми, если их рассматривать вне перспективы. Война в то время была войной-младенцем; она еще не выросла в ужасное чудовище, владеющее тонко рассчитанным искусством, в которое превратилась впоследствии.