А Битти в это время вместе с «Лайоном» спокойно «стоит на якоре у Росайта или потихоньку пробирается вдоль норвежских берегов, готовясь броситься с тыла на германские суда, разыскивающие фиктивную эскадру «в ста милях северо-северо-восточнее Гельголанда».

Благодаря одному иностранному изобретению можно было бы сорвать не одну хитроумную попытку противника замаскировать радиопередачу или ввести нас в обман. Изобретение заключалось в записи на плёнку перехватываемой радиопередачи. Полученный негатив во многом походил на дактилоскопический снимок. В таком тонком деле, как радиопередача, манера работы каждого радиста резко отличается от манеры его товарищей; при помощи фотографических записей можно было составить характеристику всех немецких радистов. Так, определив «по почерку», что Ганс и Фриц принадлежат к экипажу «Гинденбурга», разведка могла, независимо от позывных, знать, когда говорит «Гинденбург». К сожалению, это изобретение не было своевременно использовано.

Можно было бы ещё кое-что рассказать о роли радиовойне, но по соображениям, высказанным мною в самом начале этой книги, я вынужден молчать. Впрочем, расскажу ещё одну историю и на этом закончу.

Во время первого сражения у Ипра, когда британцы изо дня в день занимали новые рубежи, связь между боевыми районом и Генеральным штабом поддерживалась только посредством верховых ординарцев и радио.

Ординарцы часто погибали или попадали в плен со своими донесениями, что иногда влекло за собой гибель целых соединений; поэтому, когда одному известному генералу понадобилось сообщить дислокацию своих войск, он приказал передать донесение по радио.

Офицер-радист отказался передать донесение. Оно было незашифрованным, так как не успели условиться о коде, а в нём указывались точные и подробные сведения обо всём боевом порядке британцев. Немцы, несомненно, перехватили бы его.

— Скажите этому молодому человеку, — заявил генерал, — чтобы он в течение ближайших пяти минут приступил к передаче моего сообщения.

Офицеру пришлось повиноваться, и все подробности дислокации британцев вокруг Менэна были переданы «в воздух», доступные другу и врагу. Тут произошло чудо.

Немцы действительно перехватили британскую радиограмму, но решили, что ни один командир, находящийся в здравом уме, не решился бы так открыто передать сведения о своих войсках. Они пришли к заключению, что донесение сфабриковано специально для дезориентации противника, и, исходя из этого, перегруппировали свои силы.

— Я знал, что они так решат, — заявил впоследствии генерал, — поэтому и настоял, чтобы сообщение было передано открытым текстом.

Есть ещё одна возможность в развитии шпионажа, которую нельзя упускать из виду.

Система шпионажа строится в мирные годы. Педантичные немцы, может быть, уже сейчас вербуют себе агентов среди британской и союзных армий, из года в год аккуратно оплачивают безделье этих будущих шпионов в ожидании новой войны. Солдат-предатель — явление, известное ещё по прошлым сражениям. В будущей войне, как и в прошлой, оно может оказаться весьма распространённым.

Приведём в связи с этим пример. В марте 1916 года к англичанам в Мервилль перелетел на одном из самых первых монопланов «Фоккер» германский лётчик, унтер-офицер, состоявший на британском жаловании. «Фоккер» в то время наводил на всех ужас, и это предприятие двадцать раз стоило тех, если не ошибаюсь, 50 фунтов стерлингов, которые были тут же уплачены перебежчику.

И не такое ещё случалось в воздухе. Об офицерах союзников рассказывали, что они садились на территории, занятой немцами, навещали там своих друзей, а затем преспокойно улетали обратно. Более выгодного положения для шпиона, чем служба в военно-воздушных силах, трудно себе представить. Что может быть проще: совершая ежедневные полёты, делать наблюдения и во время патрулирования сбрасывать донесения в условленном месте, прикрепив бумагу к дымовой шашке, чтобы помочь быстрее найти её.

История шпионажа знает ещё более удивительные случаи. Один артиллерист, тайный агент противника, клал свое донесение в специальный снаряд-»пустышку» и затем стрелял этим снарядом в глубь обороны противника.

Выше я говорил о разведке и контрразведке в прифронтовой зоне.

В иных условиях приходилось налаживать связь между шпионами, работавшими в глубоком тылу, в больших городах и портах, в нейтральных и воюющих странах, в открытом море. Вместо собак, ветряных мельниц и голубей, тут фигурировали симпатические чернила, газетные коды и другие методы.

Публике кажется, что шпиону всё даётся легко. Надев меховую шубу, в автомобиле с мощным мотором он несётся к какой-нибудь заброшенной скале на побережье, откуда фонарём по азбуке Морзе передает свежие сведения, которые только что собрал в «Карлтоне» [9] . Шпиона представляли в виде страшной «буки» — старого джентльмена тевтонского происхождения, сидящего в халате, ермолке и комнатных туфлях и сигнализирующего лампой бог весть что через трубу своего камина цеппелину, повисшему над крышей… Говорили о найденных при адресате письмах, буквально истекавших симпатическими чернилами. Пользовалась популярностью и чудесная сирена, гостившая на борту корабля «Бимбо» и выкрадывавшая из каюты капитана единственную книгу с кодами, которую бросала борт корабля своему любовнику Фрицу фон Бошу, ожидавшему прелестницу внизу, на волнах… Вспоминаются ее разговоры о тайном радиопередатчике на колокольне, который приводился в действие игрой на органе внутри церкви; о «роковой» вдове с голубями, воркующими в её корсаже. На самом деле средства связи гораздо менее эффектны.

Один из самых опасных шпионов, когда-либо попадавшихся в Италии, — коммивояжёр некоего миланского торгового дома, постоянно разъезжал между Миланом и морской базой Таранто.

В этом порту он разыгрывал роль озабоченного своими коммерческими делами человека и сделался завсегдатаем маленького кафе на окраине города, где потягивал вермут или малагу в компании своих приятелей, работавших в доках. Собутыльники сообщали ему (устно) последнюю информацию, после чего «коммивояжёр» возвращался в Милан, не возбуждая подозрений; там он передавал сведения (опять же устно) швейцарцу, которому по делам приходилось часто разъезжать между Берном и Миланом. Очутившись в нейтральной стране, швейцарец записывал сообщённое и вручал одному из дюжины агентов-сборщиков», которых Германия держала в Швейцарии на протяжении всей войны. Через пару дней полный доклад лежал на столе морского Генерального штаба в Куксхафене или Пола.