– Извините меня, – он был еще сильнее взволнован, чем прежде. Он понизил голос и чуть слышно зашептал: – Ничего не могу понять, что здесь происходит. Почему этот человек по имени Род поднимает столько шуму из-за какого-то ножа на сцене. Почему мисс Морли непременно хочет другое платье, хотя она надевала свое предыдущее лишь один раз? И почему этот знаменитый скряга Сэм Мильхау предлагает мне пятьдесят зелененьких в неделю за роль на выходах, которая не стоит и тридцати?

Базиль посмотрел на него так же испытующе, как до этого Мильхау.

– Вы действительно провели шесть недель в больнице? И не видели после выхода оттуда ни одной газеты?

– Правда. У меня каверна в легких.

– Ну что ж, если вы говорите правду, то можете узнать правду и от меня, – продолжал Базиль. – Рано поздно вы все равно узнаете, и, по-моему, несправедливо скрывать это от вас. Мильхау, вероятно, полагает, что если вы сыграете разок-другой эту роль, ничего не зная о правде, то пообвыкнете и для вас это уже не будет иметь ровным счетом никакого значения.

– А что я должен узнать?

– Видите ли, ваш предшественник, человек, игравший роль Владимира на премьере, был убит прямо на сцене в кровати…

– Что-о-о? – Рассел резко остановился, словно получил откуда-то неожиданный удар. Он так и продолжал стоять посередине центрального прохода, немного приоткрыв рот от удивления. Базиль тоже не двигался с места. Другие актеры проходили, задевая их, к рампе.

– Он был заколот хирургическим ножом, одним из тех, которые вы видели в сумке Рода. Все произошло в первом акте. Он даже был загримирован под труп.

Слово «труп» наконец вывело Рассела из оцепенения, и он понял, о чем идет речь.

– И кто это сделал? – кисло спросил он.

– Никто этого не знает. Такая возможность была у четверых. Трое из подозреваемых – актеры, которые будут сегодня вечером играть вместе с вами на сцене. Это Ванда Морли, Родней Тейт и Леонард Мартин. Четвертый или, скорее, четвертая, – миссис Ингелоу, супруга убитого.

– Ну и для чего продолжать играть спектакль? Что за глупая идея?

– Только так Мильхау может возвратить те деньги, которые он затратил на постановку.

– Деньги. – Лицо Рассела помрачнело. – Мне, конечно, не помешали бы полсотни в неделю, но мне вовсе не хочется очутиться на месте этого мертвеца, да к тому е еще и убитого… Как вы думаете, это… опасно?

– Мне трудно ответить на ваш вопрос, – ответил Базиль. – Во всяком случае, я не вижу особой опасности. Вы никого в труппе не знаете, не связаны с семьей Ингелоу, не так ли?

– Конечно нет. Правда, я видел пару раз мисс Морли и ее партнеров по сцене с галерки и секретарь мистера Мильхау несколько раз отказывала мне в работе, когда я обращался к ней с такой просьбой. Видите, как далеко не простираются мои связи с любым из них! Я даже никогда не слышал о существовании Ингелоу или его супруги.

– Тогда мне кажется, что без особой робости можете зарабатывать свои пятьдесят долларов в неделю и распоряжаться ими по своему усмотрению. Вам не о чем беспокоиться, – доверительно сказал Базиль.

– Вы идете, Рассел, или нет! – крикнул Мильхау стоя по ту сторону рампы.

– Да, сэр, – ответил он и поспешил на сцену.

Базиль медленно пошел за ним, внимательно наблюдая за всем, что происходило вокруг.

В зале не было привычной полутьмы, все огни и люстры отчаянно сияли. Очевидно, Мильхау был достаточно хитрым и практичным психологом, чтобы избавить свою труппу от беспокойства и подозрений, что в темных уголках зала, в непроницаемых его тенях, скрываются сотни злых демонов и призраков. Адеан стоял возле рампы, на самом краю сцену, с новой пухлой книгой в сером переплете подмышкой. Увидев своих коллег и Базиля, направляющегося вместе с ними к рампе, он нарочито поклонился в сторону Базиля в знак приветствия.

– Ну, док, вы отыскали того, кто прикончил петушка Робинса?

Так как Базиль не любил, когда его называли «док» и прощал эту фамильярность лишь инспектору Фойлу, он вообще не ответил на приветствие Адеана, вдруг залившегося безотчетным хохотом. Казалось, что Адеан в прекрасном, необычно приподнятом расположении духа. Его покрытое веснушками, обычно желтовато-болезненного цвета лицо покраснело, и в светло-карих глазах появился кирпичный отблеск. Может, он выпил? Или что-то другое, более сильное, чем алкоголь, пьянило его на сцене? Он громко прокричал через огни рампы: