Кэрол почувствовала, что ее тело откликается на этот призыв. Безошибочный клинический диагноз. Пульс участился, дыхание сбилось. Иммунная система отказывалась действовать заодно с мозгом и игнорировала его приказы не обращать внимания на находившееся рядом чужое тело. Она все еще хотела Энтони. Господи помилуй, несмотря на сокрушительный провал, она несомненно еще хотела его…

— Я много думал после твоего ухода, — сказал он. — У меня была уйма времени. До сих пор я и не подозревал, что в квартире может быть так пусто.

Она-то хорошо знала, что такое пустая квартира, и невольно кивнула.

— Ты помнишь, что сказала напоследок? — Он не дожидался ответа. — Ты сказала, что я ставлю себя выше самого Господа, потому что смог простить Джеймса, но не верю, что Господь может простить меня. Я чувствовал себя так, словно ты ударила меня под ложечку.

— Если ты пришел за извинениями, то я прошу прощения, я не имела права так говорить.

— Не извиняйся. Ты изменила мою жизнь. — Ему хотелось притронуться к ее волосам. Они были заплетены в тугую косу, такую же тесную, как и все в этой квартире. Такую же недоступную, как и ее плотно сжатые губы. Хотелось расплести эти волосы, дать им волной упасть, рассыпавшись по плечам, и погрузить пальцы в эти бьющие током локоны.

А Кэрол хотелось потребовать, чтобы супруг объяснился, но она знала, чем это чревато. Ей и так уже с трудом удается скрывать свои противоречивые чувства. Она ждала, и атмосфера в комнате стала постепенно накаляться.

— Ты была права, — наконец сказал Энтони. — Ты заставила меня поглядеть в лицо правде. Я никогда не терял веру в Бога, но думал, что Бог потерял веру в меня. Если я при всей своей греховности, всех своих ошибках смог простить Джеймса, то уж, конечно, непогрешимый Господь мог простить меня. Но моя гордыня была так сильна, что я верил, будто мои грехи были слишком ужасны, чтобы Господь простил их. Я не сумел сам стать божеством, но все еще думал, что я выше Господнего прощения. Поэтому я и вычеркнул Его из моей жизни.

Несмотря на все усилия, Кэрол была захвачена странным выражением его глаз, горевших, как у ветхозаветного пророка.

— Что-то изменилось?

— Да. — Он снова улыбнулся. Улыбка его отличалась от той, которая запомнилась. Она стала иной, в сто раз более чарующей. Оборона Кэрол трещала по швам. Поистине, это противоборство можно было выиграть только улыбками и теплыми, все понимающими взглядами…

Она отвернулась, но было уже поздно.

— Рада за тебя, Энтони.

— Ты возвратила мне жизнь, — сказал он.

— Ничего я тебе не возвращала. Я злилась. Хотела сделать тебе больно. Вот и все.

Энтони прикоснулся к ее плечу, и оттаявшая женщина больше не смогла отвести взгляд.

— Ты сделана это не однажды. Ты была единственной, кто боролся и заставил меня взглянуть в лицо правде. И дело не в том, что ты сердилась. Просто видела мою гордыню и позаботилась о том, чтобы я тоже ее увидел.

— Как бы там ни было, я по-настоящему рада.

А когда рухнули остатки крепостных стен, она поняла, что никогда не переставала любить этого человека, никогда не переставала принимать близко к сердцу все, что с ним происходит. Несмотря на скорый и совершенно неотвратимый развод, который окончательно разлучит их друг с другом, она не могла разлюбить его.

— Я потерял самое главное в себе, Кэрол. Потребовались месяцы, чтобы научиться жить по-новому.

Сколько времени он не звонил ей и не хотел видеться. Она была рада за него, искренне счастлива, но знала, что эти месяцы доказывали только одно: она, Кэрол Уилфред-Хэкворт, никогда не была дорога ему. Если бы было иначе, он пришел бы раньше и позволил ей принять участие в его внутренних борениях.

Она сказала себе, что обязана облегчить супругу разрыв. Это последнее, что еще в ее силах.

— Теперь у тебя все будет хорошо, — сказала жена. — Мы оба заслужили это. Наш брак все равно не смог бы стать настоящим. Я была расстроена, когда уходила, но потом поняла, что никогда не сумела бы отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Может, все получилось и не совсем так, как было задумано, но ты пытался помочь. И поэтому женился на мне.

— Нет, не поэтому. — Он дал волю желанию прикоснуться к ее волосам. Тугая коса была бессильна против его пальцев. — Я женился, потому что ты была нужна мне. В тебе было все то, чего я был лишен: тепло, бодрость, жизнь. А я был мертвым больше двух лет. Встретив тебя, не мог вынести и мысли о том, что с тобой что-нибудь случится. Стоило тебя потерять — и я лишился бы последнего, что у меня осталось. Даже тогда, в первые минуты нашего знакомства, я уже любил тебя.

Кэрол смотрела на него как завороженная. Этот мужчина покорил ее. Она пыталась что-то возразить, но вместо протеста из горла вырвался тихий стон. Энтони утопил пальцы в уже податливой косе и медленно, давая женщине время одуматься, привлек ее к себе.

Казалось, времени для отпора было достаточно, и все же его не хватило. Когда любящие губы прижались к ее губам, Кэрол по-настоящему поняла, каким окончательным было ее поражение. Поцелуй Энтони был дверью в мир, полный скорби и надежд, отчаяния и любви. Ей хотелось верить, что им удастся начать с того места, где они остановились, и построить жизнь заново. Хотелось верить в то, что он по-настоящему любит ее. Ведь он был честным человеком, признававшим силу клятв, даже если они и были даны по ошибке.