Зинка родилась в Магниегорске. Строился город, и росла Зинка. Торчали вверх длинными дулами трубы комбината. Из них вываливался наружу черный дым, иногда рыжий или синий, мазал небо, натягивался косматыми хвостами на ветру и расползался над городом.

О Магниегорске много говорили по радио, писали в газетах. На одной из фотолистовок о городе Зинка узнала папу.

Она научилась читать сама по заголовкам газет. Мама лишь подсказывала буквы. Прочитанные слова Зинка сначала не понимала, больше отыскивала знакомые буквы, расстелив на полу несколько свежих газет. Но потом буквы сами складывались в понятные слова и фразы. В первом классе Зинка старательно писала и соединяла буквы тонкими хвостиками:

«Магнийка… Магниевая гора… Магниегорск».

Папа никогда не звал дочь Зинкой, он говорил:

— Да здравствует Ровесница!.. С днем рождения, Ровесница!.. Ура-а Ровеснице!..

Именины Зинке справляли весело и торжественно. Город тоже выглядел празднично. На улицах висели флаги, лозунги и портреты. Дома на столе появлялось пирожное. Трехэтажный дом их стоял далеко от комбината, росли вокруг тонкие саженцы будущих деревьев с несколькими листочками на макушке.

Утром рабочие вереницей шли по улице на смену, совсем рано уходил на работу папа. Он был инженером и парторгом какого-то большого цеха. Зинка несколько раз была в этом цехе, приходила с мамой и держалась за ее руку, чтобы не потеряться. На работе папа только ходил и разговаривал с рабочими, показывал чего-то на расчерченном большом листе бумаги. Ни молотком он не стучал, ни с лопатой не бегал. Папа уходил из дому, когда Зинка еще крепко спала. Вечером или в ночь-полночь приходили к ним папины сослуживцы, приносили толстые папки, подшитые бумаги и чертежи, много говорили и спорили. Мама укладывала дочь и шла в кабинет печатать на машинке. Она работала в газете и еще два раза в неделю ходила в техникум проводить уроки по истории и политграмоте. Это объяснил Зинке папа. Пишущая машинка, старая и черная, с русскими и иностранными буквами, стрекочет негромко и ровно.

Папа и его сослуживцы оставались в просторной гостиной, обставленной резной мебелью. Посередине стоял круглый стол, у стены — кожаный диван, с потолка спускался молочного цвета стеклянный абажур, и от него падал вокруг мягкий свет. За день Зинка набегается так, что ноги мозжат и щиколотки ноют. А ляжет в прохладную постель и блаженствует. Дверь никогда плотно не закрывалась. Из темноты через щелку многое видно. Зинка смотрит и слушает. Никому сейчас нет никакого дела до Зинки. Вот они там сидят на стульях и диване, потом ходят, расстилают чертежи на столе и полу. Подтянутая и строгая мама молча приносит им чай, каждому по чашке, и снова уходит к себе. Говорят они много, а когда заспорят, то переходят на шепот и шипят друг на друга, ни одного слова Зинке не разобрать. Засидевшись допоздна, они мирно и дружелюбно расходятся. Замолкает в кабинете печатная машинка мамы, и вся квартира погружается в темную тишину. Засыпает и Зинка… Но звенит телефон в спальне у родителей, и голос его проникает во все щели квартиры. Опять кому-то нужен папа, обязательно срочно и неотложно. Папа привык и не сердится, мама тоже. А Зинка не согласна, потому что ночью нужно всем спать. По телефону папа что-то объясняет, низкий голос его хорошо слышен. В другой раз он собирается, одевается и на цыпочках уходит до следующего вечера.

Нет, что бы кто ни говорил, папа совсем не хозяин своей жизни. Его свободным временем распоряжаются как хотят и кто угодно, только не сам папа и даже не мама с Зинкой. Если так у человека проходит вся жизнь, тогда лучше не становиться взрослой. Но папа считает работу самым главным делом.

В свободные вечера он брал Зинку на руки и бегал с ней по всем комнатам, изображая погоню. Больше всего Зинке нравилось сидеть у него на плечах, обхватив одной рукой его голову с жесткими, коротко подстриженными волосами. Голова ее почти задевает абажуры и лампочки, она взахлеб начинает кричать:

— Я жирафа!.. Я жирафа!.. Я жирафа!..

В зоопарке Зинка еще ни разу не была. Папа обещал сводить, когда будут в Челябинске. Жирафу она видела только на картинках и «переводках».

Мама стучит на машинке в кабинете, ей этот шум не мешает.

Когда она ходит на работу в редакцию, то потом в газете печатают ее статьи. Она строже папы, и с ней не поиграть.

В праздники поет революционные песни, знает их много. Голос у нее красивый и сильный, вполне смогла бы даже со сцены петь. А когда наденет свою кожанку, перетянется туго ремнями, повяжет красную косынку, совсем напоминает артистку из спектакля про гражданскую войну. Мама много курит, почти не выпускает папироски изо рта. Папу это не волнует, хотя сам он не курит. Выученные уроки Зинка сдает маме. Она выслушает, перелистает страницы, затушит папироску, сухо скажет:

— Это задание ты должна переписать, здесь у тебя грязно и неаккуратно.

Мама всегда строгая, поэтому Зинка не спорит и переделывает.

— Сейчас нормально, — заметит мама, но никогда не похвалит.

После уроков Зинка сама себе хозяйка. Но с игрушками ей скучно, они быстро надоедают. Так и валяются в углу детской. Зинке куда интереснее бегать во дворе с мальчишками. А вот с девчонками нет желания дружить. Чуть что — идут жаловаться родителям. За это их и презирают мальчишки на улице. Вечно девчонки шушукаются и секретничают, шепчутся, обсуждают, оговаривают других. Зинке просто слушать их противно. У мальчишек все проще, ни наговоров нет, ни ехидства, ни жалоб. А что не поделят — в драке разберутся. Однажды Зинка тоже подралась с одним из чужого двора. Он топтал на клумбе цветы. Зинка, конечно, возмутилась. Сначала умоляла, даже пробовала в голос реветь, но это не подействовало. Тогда она отчаянно вцепилась в его короткий чубчик и стала таскать вокруг клумбы, пока тот не взмолился. Такая злая сила у Зинки появилась, что бесполезно было сопротивляться или вырываться.

— Отпусти, гадюка!.. — прокряхтел он.

— Не отпущу, пока цветы не вырастут, идиотик несчастный! — задыхалась она.

Наконец Зинка сжалилась, отпустила. Он неожиданно наотмашь ударил ее по щеке. Она даже упала. Зинка еще не научилась бить по лицу и готова была снова броситься на его чубчик. Но когда вскочила, он уже во всю прыть и без оглядки удирал к себе во двор. Щека распухла и, казалось, готова была лопнуть от боли. Сначала жгло внутри, но потом боль прошла и слабо отдавалась где-то за ухом. Дома маме сказала, что у нее днем болел зуб. Очень боялась говорить о драке. Строгая мама отложила свои дела, прикрыла печатную машинку серой матерчатой салфеткой и больше ни о чем не спрашивала. Она крепко взяла Зинку за руку и без всякой жалости отвела через три квартала к дантисту. Тот вставлял в рот круглые зеркальца и рассматривал редкие Зинкины зубы. Она помалкивала и вертела глазами в разные стороны, пугаясь расспросов и показывая пальцем, какой будто бы болит. Врач стучал по нему молоточком, отчего ей приходилось подпрыгивать в кресле. А потом он взял и вырвал, наверное, совсем здоровый зуб. Зинка даже особой боли ощутить не успела, так все быстро произошло. По дороге домой держалась за руку мамы. От ноющей в десне боли не вытерпела и охнула. Мама посмотрела, но не пожалела, не остановилась, а только сказала успокоительным тоном:

— Ничего страшного нет, зато теперь у тебя не будет флюса.

Да, теперь-то уж точно не будет, просто вырастет новый зуб.

Когда мама уходила из дома в город, на комбинат, в редакцию или техникум, Зинка оставалась в квартире одна. Рассматривала книжки или слушала радио. Чаще просто сидела и мечтала, кем станет, когда вырастет, и как замечательно будет жить. Вот бы превратиться в птицу и летать по чистому небу, дышать самым прозрачным воздухом, поднимать вместе с собой разноцветную стайку детенышей, которые совсем не похожи на птенцов, а на настоящих маленьких людей с крылышками. Они будут барахтаться и баловаться в небе, слушаться свою маму, поэтому не разобьются и не улетят в вечное пространство.