Шрифт:
— Пан Свитек, раз вы шутите, значит, вы еще продержитесь. Мне это не суждено... Ну, в общем...
— Нет, Фрумкис, у вас дела получше. Вас на земле держит любопытство. Вы-то женаты были?
— Был, пан Свитек, был...
— Ну и что? Все было хорошо?
— Не очень. Моя жена спала с дирижером.
— Вот и надо было застрелиться... Ах, нет — вы бы не узнали, почему застрелился Раабе.
— А почему, как вы думаете, пан Свитек?
— Фрумкис, идите..............
41.
— Господин генеральмузикдиректор, я положу диктофон вот здесь, вам будет удобно? Прекрасно! Вы, я знаю, не любите говорить громко — не беспокойтесь, микрофон очень чувствителен.
— У вас в Германии все очень чувствительное, господин....?
— ....
— Русские корни?
— Совсем нет, Мой отец был горячий поклонник Святослава Рихтера, а мать — Маурицио Поллини. Переспорить друг друга они не могли, поэтому я Маурицио-Святослав. Но я представился «Святослав» — надеюсь, вам так будет приятнее...
— Ваши родители — музыканты?
— О, нет! Отец — водитель автобуса, а мать — социальный работник... Господин генеральмузикдиректор, кто у кого берет интервью?
— Да, да, простите. Первый вопрос.
— Завтра вы со своим оркестром летите в Японию. То, что вы везете туда Бетховена — это понятно. То, что гастроли завершаются 9-й симфонией — тоже предсказуемо. Но почему вы во всех городах... кстати, сколько их всего?
— Токио, Осака, Нагоя, Ниигата и Саппоро — пять.
— Так вот, почему вы повсюду играете наименее эффектную «Пасторальную» ? Что за выбор?
— Дорой Маурицио-Святослав, мы будем говорить серьезно или прогнозировать продолжительность аплодисментов?
— Маэстро, нашим радиослушателям будут интересны любые ваши соображения... Кстати, вы до сих пор ее не сыграли в нашем зале, для публики, которая, надеюсь, стала для вас родной...
— Видите ли, у меня к этой симфонии особое отношение. Я мечтаю ее сыграть в этом городе, на родине автора, и обязательно это сделаю. Чуть позже. Хотелось бы, чтобы автор остался доволен.
— Возможно, я ошибаюсь, но у меня возникает подозрение, что вы Шестой симфонии побаиваетесь. Извините, если не так...
— Что ж, тогда я скажу, что нахожу Шестую не менее, а может, и более значительной, нежели Девятая!
— То есть, если я правильно расслышал, «Пасторальная» значительней, чем Девятая? С ее великим финалом?
— Хорошо, слово «значительная» мне тоже не нравится... Как бы вам объяснить? Все дело в том, что Девятая обращена к людям, а в Шестой мы общаемся с природой. Но природа больше людей; мы — крошечные и не самые привлекательные ее частички, и все наши рефлексии, метания и философствования — ничто по сравнению с молчанием или голосами природы. Я сказал что-то новое?
— Вы сказали прекрасно, но могу ли я попросить вас говорить чуть погромче — в записи могут быть пробелы... И все же, знаменитый хоровой призыв «Обнимитесь, миллионы!» в исполнении трехсот или четырехсот человек — сравним ли он с финалом Шестой, где одинокий пастух играет на своем рожке? Для, простите, коров?
— Молодой человек, результат-то разный! Этот замечательный наивный призыв уже двести лет звучит впустую! Миллионы все более разъединяются, а коровы, кстати, наоборот!
— Маэстро, я уверен, что ваш ответ не оставит радиослушателей равнодушными... Вы сейчас говорите как исполнитель или слушатель?
— Как слушатель. Еще раз признаюсь, что голос одинокого рожка способен мне сказать больше, чем четыреста человек, даже если они поют очень громко.
— Благодарю вас, господин генеральмузикдиректор, и желаю большого успеха в Японии. Я знаю, японцы умеют слушать одинокие голоса и тишину.
42.
— А знаете ли вы, маэстро, что за пультом этого оркестра стоял Рихард Штраус? — Гюнтер Гросс, насквозь больной одутловатый ветеран с неестественно выпуклым животом, неожиданно тонкой шеей и еще более неожиданной детской улыбкой, любит говорить мне приятности. — А теперь вот стоите вы! — он радостно смеется, будто совершив открытие для себя самого.
Распахнутый по-детски смех переходи в стон: Гюнтеру пересадили печень, и с ней, чужой, что-то не ладится. Громко стеная, он медленно опускается в плетеное кресло у столика, выставленного на солнышко хозяином греческого ресторана. В доме напротив Оперы три ресторана: турецкий, греческий и китайский, но мы предпочитаем греческий — за нетривиальное радушие, обязательную стопочку узо и, может быть, за то, что хозяин разносит блюда наравне с официантами.
— Пива мне, дорогой! — кричит Гюнтер через плечо и весело подмигивает.