— В чем заключается, по-вашему, ее обаяние?

— Главным образом в женственности.

— Что вы называете «женственностью»?

— Как вам сказать? Смесь достоинств и недостатков: нежность, бесконечная преданность человеку, которого она любит… на время хотя бы… И вместе с тем отсутствие щепетильности… Когда Соланж хочет одержать победу, она шагает через все… хотя бы на пути ее оказалась лучшая ее подруга… Не оттого, что она злая, нет… Она действует инстинктивно…

— А я называю это своим именем. Вы с одинаковым правом можете сказать, что тигр не злое животное, потому что, терзая человеческое тело, он действует инстинктивно.

— Конечно, — сказала Елена. — Тигр не злое животное, во всяком случае, не сознательно злое. И вы приискали очень удачное сравнение: Соланж действительно тигрица.

— А с виду она кажется очень доброй.

— Вы находите? О нет! У нее бывают вспышки жестокости. Это один из элементов ее красоты.

Другие дамы были менее снисходительны. Старая г-жа Тианж, свекровь Елены, сказала мне:

— Нет, не люблю я вашу подругу Соланж Вилье… Она погубила моего племянника, очаровательного юношу, который сознательно подставил себя под пулю во время войны. Я не говорю, что он сделал это ради нее, но косвенно она была причиной его смерти. Перед этим он был серьезно ранен и получил назначение в Париж. Это было вполне справедливо… Она пленила его, свела с ума, потом бросила и увлеклась другим… Бедный Арман вернулся на фронт и умер там глупейшим образом во время аэропланной катастрофы… Я не принимаю ее с тех пор.

Я не хотела передавать все эти разговоры Филиппу и все-таки, в конце концов, непременно передавала их. Он оставался спокоен.

— Да, это возможно, — говорил он. — Может быть, у нее и были любовники. Это ее право. Нам до этого нет дела.

Потом, после нескольких фраз, он начинал нервничать.

— Во всяком случае, — говорил он, — я был бы очень удивлен, если бы узнал, что она обманывает его в данный момент. Вся ее жизнь сейчас как на ладони. Ей можно телефонировать почти каждый день; она часто бывает дома и, если хочешь повидаться с ней, она всегда свободна. Женщина, у которой есть любовник, вела бы другой образ жизни.

— Но откуда ты все это знаешь, Филипп? Разве ты ей телефонируешь? Разве ты встречаешься с ней?

— Да, изредка.

Несколько позднее я случайно обнаружила, что у Филиппа с Соланж происходят длинные беседы по телефону. Правда, одновременно я могла убедиться, что беседы эти были совершенно невинного характера.

Раз утром, после ухода Филиппа, пришло письмо, на которое я не могла ответить, не посоветовавшись с ним. Я позвонила по телефону в контору. Случайно меня присоединили к проводу Соланж Вилье. Я узнала ее голос, потом голос Филиппа. Мне следовало бы повесить трубку, но на это у меня не хватило силы воли, и в течение некоторого времени я подслушивала их разговор. Он велся в веселом тоне. Филипп был интересен, остроумен; я уже почти забыла, когда в последний раз я видела его таким. Я предпочитала Филиппа серьезного и грустного, каким мне описывала его Рене и каким я увидала его тотчас же после войны, но я знала также и этого Филиппа, так непохожего на первого, который теперь говорил Соланж слегка фривольные, но такие милые и изящные слова. То, что я услышала, должно было успокоить меня. Они рассказывали друг другу, что делали в течение последних двух дней, что они читали. Филипп передавал ей содержание пьесы, которую мы с ним видели накануне, и Соланж спросила:

— А Изабелле понравилось?

— Да, — сказал Филипп, — думаю, что ничего… Как вы себя чувствуете? Вы плохо выглядели в прошлую субботу у Тианж. Мне не понравился ваш землистый цвет лица.

Значит, они не виделись с прошлой субботы, а сегодня среда. Мне вдруг сделалось стыдно, и я повесила трубку.

«Как могла я подслушивать? — говорила я себе. — Это все равно что распечатать чужое письмо. Нисколько не лучше».

Я не могла представить себе, что была способна на такую гадость. Через четверть часа я вызвала Филиппа.

— Прости, — сказала я. — Только что я соединилась с тобой, но ты говорил с кем-то. Потом я узнала голос Соланж и повесила трубку.

— Да, — ответил он без всякого смущения, — она звонила мне.

Весь этот эпизод был настолько ясен и недвусмыслен, что я успокоилась на некоторое время. Потом я снова обнаружила в жизни Филиппа явные признаки присутствия и воздействия Соланж. Начать с того, что теперь он проводил вне дома два или три вечера в неделю. Я не спрашивала его, куда он ходит, но знала, что его встречали с Соланж. У нее было много врагов среди женщин, которые, видя во мне естественную союзницу, старались сблизиться со мной и держали меня в курсе ее жизни. Случалось также порою, что Филипп, когда мы получали приглашение на обед или я предлагала ему пойти куда-нибудь, отвечал мне:

— Хорошо. Почему бы и нет? Но подожди, не принимай окончательного решения, завтра я тебе дам ответ.

Я не могла иначе объяснить себе эту отсрочку, как тем, что Филипп утром телефонировал Соланж, чтобы узнать приглашена ли она на этот обед или не хочет ли она куда-нибудь пойти с ним в этот вечер.

Мне казалось также, что вкусы и даже характер Филиппа приобрели теперь, быть может, и очень легкий, но все же заметный отпечаток этой женщины. Соланж любила деревню, сады. Она умела возиться с растениями и животными. Она устроила возле Фонтенбло, на самой опушке леса, маленький барак, где проводила часто последние дни недели. Филипп говорил мне несколько раз, что он устал от Парижа, что ему очень хотелось бы иметь участок земли в окрестностях.

— Но ведь у тебя есть Гандумас, Филипп, и ты делаешь все, чтобы ездить туда как можно реже.

— Это не совсем то же самое; Гандумас находится в семи часах от Парижа. Нет, мне хотелось бы иметь дом, куда я мог бы ездить на два дня, и даже на один день, с утра до вечера. Например в Шантильи, или Компьене, или Сен-Жермене.

— Или в Фонтенбло, Филипп.

— Или в Фонтенбло, если тебе угодно, — сказал он, невольно улыбаясь.

Эта улыбка почти доставила мне удовольствие, он посвящал меня в свою тайну.