На «Пневматике» меня застало начало стахановского движения, которое родилось на шахтах Донбасса. Сознание, что в механических цехах моими фасонными резцами делают сотни и тысячи одинаковых деталей для отбойных молотков и врубовых машин, наполняло меня чувством гордости. Наконец-то почувствовал себя настоящим инструментальщиком!

Но, по совести говоря, я был еще не ахти какой специалист, хотя и стоял на пороге 7-го разряда. Даже в настоящее время, когда везде применяется гораздо более тонкая технология и более совершенное техническое нормирование, я утверждаю, что есть токарные работы, на которых и сейчас можно выполнить норму на 1000%. Но сейчас за плечами большой опыт рационализаторской и изобретательской работы, а тогда я еще и не помышлял ни о какой рационализации — я только учился делать то, что уже умели делать и делали в то время русские умельцы на токарном станке.

Все новое пробивает себе дорогу с трудом. К стахановскому движению в машиностроении долгое время относились довольно скептически. Я тоже считал, что стахановские рекорды возможны где угодно, но никак не в нашем инструментальном производстве. Только через два года я понял, как ошибался.

Я решил посмотреть, как же работают отбойным молотком. Пошел в сборочный цех на испытательный стенд и попросил, чтобы дали попробовать поработать отбойным молотком. Конечно, молотки тогда были еще далеко не те, что выпускаются сейчас. На стенде стоял страшный грохот: испытывали сразу до 40 молотков.

Мне дали новый отбойный молоток и показали, как его включать. Я поработал им не более одной минуты, и после этого, наверно, полчаса меня трясло как в лихорадке. Невольно пришла мысль: какую силу и волю надо иметь, чтобы проработать с этой адской машиной семь часов и нарубить 200 тонн угля вместо 18 по норме! Стаханова я представлял себе каким-то сказочным богатырем, вроде Ильи Муромца.

Наша партия и правительство уже тогда много делали для того, чтобы облегчить тяжелый труд шахтера. В 1937 г. завод «Пневматика» получил правительственное задание — освоить выпуск врубовых машин.

Эти машины должны были работать там, где трудились десятки и сотни шахтеров, и давать каждая в 15-20 раз больше угля, чем давал лучший забойщик.

Все это было тогда еще в перспективе. Отбойный молоток оставался основным орудием шахтера.

С мастером Кузьминым мы как-то не сошлись. Внешне у нас были хорошие отношения, но мне все время казалось, что он пристрастно относится ко мне как к «выскочке». И это было легко объяснить: уж очень я был молод, а работу выполнял 7-го разряда. Казалось, что мастер ждет, когда же я сделаю что-нибудь неправильно и он сможет спокойно сказать начальнику цеха и своим друзьям: «Ну вот, я же говорил, что этот выскочка когда-нибудь нам подложит свинью!» Но я старался изо всех сил. Хорошо понимая, что одна моя ошибка, допущенная в фасонном резце, даст тысячи ошибок на ответственных деталях врубовых машин, я работал с максимальным вниманием и ни разу не сделал брака.

Несмотря на неприязнь к мастеру Кузьмину, должен сказать, что специалист он был отменный.

Я наблюдал однажды, как пожилой токарь 7-го разряда, работавший рядом со мной на обточке сложных копиров для фрезерных станков, вдруг плюнул, крепко выругался и бросил свою кепку об пол.

— Чтоб я еще когда-нибудь взялся за такую чертову работу! — крикнул он подошедшему Кузьмину. — В чертеже напутано, станок врет, и ничего у меня не получается. Не буду делать эту работу!

— Как это не будешь делать? — сказал Кузьмин. — За этот копир нашего начальника уже склоняли на летучке у директора. Если копир завтра не сдадим — дойдет до Чуйкова, а с ним шутки плохи.

Но токарь не хотел ничего слушать, зачертыхался и ушел в курилку. Кузьмин, не торопясь, повернулся и ушел к себе в конторку. Через несколько минут он вышел оттуда в халате. Подождал, пока токарь вернулся из курилки, и невозмутимо сказал ему:

— Давай-ка вместе разберемся, в чем тут ошибки. Все равно копир сделать надо!

Целый день он возился у станка, высчитывал что-то на бумаге, изменил шаблон. А к вечеру сам выточил этот копир по всем правилам.

Токарь, дядя Саша, как мы его звали, сперва безучастно смотревший на работу мастера, под конец не выдержал:

— Ладно, Кузьмич, все ясно. Давай, дальше я доделаю сам, а ты иди — вон тебя люди ждут. Второй копир завтра я сам сделаю. Вразумил ты меня!

Этот случай еще раз показал, что ленинградские мастера были очень высокого класса, настоящие художники своего дела.

Несколько слов хочется сказать о директоре завода «Пневматика» Н.И. Чуйкове.

Много лет спустя, когда я работал уже в Москве, мне не раз рассказывали о директоре Московского автомобильного завода И.А. Лихачеве. Вот примерно такой же, как Лихачев, был и директор «Пневматики» Н.И. Чуйков — брат известного маршала, дважды Героя Советского Союза В.И. Чуйкова, героя великой Сталинградской битвы.

Н.И. Чуйков был очень отзывчив и добр к рабочим и очень строг и требователен ко всем начальникам и инженерам, работавшим на заводе. В кабинете его можно было застать только после пяти часов вечера. Если его не вызывали в главк или еще куда-нибудь, он целый день проводил в цехах, решая все вопросы на месте. Он знал почти всех рабочих и, как не раз говорили сами рабочие, всегда помогал им в трудных делах. Но обращались к нему только в самых крайних случаях. Обычно достаточно было рабочему сказать несправедливо поступавшему начальнику: «Пойду к Чуйкову» — и все становилось на свои места, вопрос разрешался. Лицом и фигурой Чуйков напоминал волжского грузчика из рассказов Горького. Говорил убедительно и очень просто.