Итак, прогнозы Жукова опять оказались верными. При этом, как видно из его доклада Сталину, многие сведения он черпал, находясь в гуще войск, на переднем крае обороны. А ведь это всегда было связано с большим риском для жизни. Об одном таком эпизоде вспоминает Бедов:

«Как сейчас помню день 11 июля 1943 года на Курской дуге. Прежде чем отдать приказ Ставки о наступлении Брянскому фронту, Жуков приехал к месту намеченного удара. Машину оставили в леске, примерно в километре от передовой. Далее он пошел пешком с командующим фронтом М.М.Поповым. Уже у самой передовой сказал:

— Теперь вы останьтесь, а я один…

Надо было ему убедиться, что местность для рывка танков выбрана без ошибки. Пополз. Я — за ним. У нейтральной полосы Жуков внимательно осмотрел местность. Вдруг начали рваться мины — видно, немцы заметили нас. Одна — впереди, другая — сзади.

— Третья будет наша! — крикнул Жуков.

Я рванулся и накрыл маршала своим телом. Мина разорвалась в четырех метрах, к счастью, на взгорке — осколки верхом пошли. Но взрывом нас сильно тряхнуло — мы оба были контужены. Георгий Константинович потерял слух на одно ухо. Осмотревший его в Москве профессор сказал, что надо лечь в госпиталь.

— Какой госпиталь! Будем лечиться на месте, — ответил Жуков».

Понятно, что не всем нравилось присутствие на местах представителей Ставки, тем более — заместителя Верховного главнокомандующего. Так, Рокоссовский писал: «…Уже первые месяцы войны показали нежизненность созданных импровизированных оперативных командных органов „направлений“, объединявших управление несколькими фронтами. Эти „направления“ вполне справедливо были ликвидированы. Зачем же Ставка опять начала применять то же, но под другим названием — представитель Ставки по координированию действий двух фронтов? Такой представитель, находясь при командующем одним из фронтов, чаще всего, вмешиваясь в действия комфронтом, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нес никакой ответственности, полностью возлагавшейся на командующего фронтом, часто получающего разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки — одно, а от ее представителя — другое. Последний же, находясь в качестве координатора при одном из фронтов, проявлял, естественно, большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадало проведение не менее сложных операций.

Помимо этого, уже одно присутствие представителя Ставки, тем более заместителя Верховного Главнокомандующего (имеется в виду Г.К.Жуков. — В.Д.), при командующем фронтом ограничивало инициативу, связывало ком-фронта, как говорится, по рукам и ногам. Вместе с тем появлялся повод думать о некотором недоверии к командующему фронтом со стороны Ставки ВГК».

С точкой зрения Константина Константиновича трудно согласиться. Похоже, что нахождение рядом старшего по должности просто задевало его самолюбие. Ведь трудно даже представить, что могло произойти, если бы не были объединены под руководством Жукова все силы на подступах к Москве, если бы не координировал он действия фронтов на других направлениях, в том числе под Сталинградом. Но Рокоссовский почему-то забывает, что в решающий час Сталинградского сражения Ставка централизовала управление всеми войсками в его, Рокоссовского, руках.

Не понятно также, почему позднее, в 1967 году, Рокоссовский исказил факты, связанные с пребыванием Жукова на Центральном фронте в период начала Курской битвы, утверждая, что тот покинул командный пункт 5 июля, через несколько часов после того, как завязалось сражение. Ведь то, что Жуков пробыл у Рокоссовского до 9 июля, подтверждают многие источники, в том числе «Хроника деятельности Маршала Советского Союза Г.К.Жукова в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». В ней четко зафиксировано: 5–9 июля Жуков находился на Центральном фронте, а затем по приказанию Сталина вылетел в штаб Брянского фронта. [355] Именно утром 9 июля Сталин звонил на командный пункт Центрального фронта и отдал Георгию Константиновичу распоряжение срочно вводить в дело Брянский фронт и левое крыло Западного фронта, как это предусмотрено планом.

Сроки нахождения Жукова на Центральном фронте подтверждает и его водитель А. Н. Бучин:

«День за днем, неделя за неделей Жуков объезжал Курский выступ. Он вникал в мельчайшие детали строительства укреплений, установки заграждений. На моих глазах Георгий Константинович здорово озадачил саперов, предложив минировать местность шагах в пятидесяти от окопов и между ними. Я не специалист в этих делах, но так и не понятно, почему саперы сначала упирались. Потом, когда немцев отбили, Жуков снова объезжал некоторые из тех же районов, сильно изменившихся, обгоревшая земля, везде памятники прозорливости маршала: выгоревшие коробки немецких танков, прорвавших было наш передний край и нашедших гибель на минных полях в глубине обороны.

Когда заревели тысячи орудий и началось Курское побоище, Жуков как бы отошел от дел. Маршала было не узнать — он выглядел сторонним наблюдателем происходившего на Центральном фронте, где 5 июля его застигло начало немецкого наступления. Наверное, впечатление было обманчивым, Жуков, несомненно, вмешался бы, если бы его как представителя Ставки не устроило что-либо в действиях фронта Рокоссовского. Сражение, однако, развивалось как задумано, что было более чем достаточной компенсацией маршалу за многотрудные месяцы подготовки.

Поведение Жукова резко изменилось, когда после благополучного фронта Рокоссовского мы перебрались севернее, на сопредельный Брянский фронт. Два дня он объезжал войска, изготовившиеся к наступлению, а 11 июля лазил по-пластунски с биноклем по передовой, проверяя правильность выбора местности для наступления танкового корпуса». Кстати, именно в этот день он и попал под минометный обстрел, о котором, кроме начальника охраны Жукова, вспоминает и Бучин. А из приведенных выше слов Бучина, как и из целого ряда других источников, видно: полностью доверял Георгий Константинович Рокоссовскому, без надобности в его дела не лез и воевать не мешал.