Мне казалось, что я не смогу простить ему его предательства. Ведь не прошло и трех лет с тех пор, как он клялся мне в любви и как я помогла ему в создании аттракциона, пожертвовав собственной карьерой.

Я спросила его тогда: «Это правда?»

Никогда не забуду его реакцию. Он ничего не ответил, лишь крупные капли пота закапали с его лба.

Я всячески старалась забыть об этом, но, как оказалось, простить такое до конца нельзя.

Боль, нанесенная любимым человеком, как заноза, постоянно сидела в моем сердце.

Мы переехали на гастроли в город Грозный. Через маленькое отверстие в занавесе я смотрела на зрителей. Мой взгляд остановился на двух девчушках, рыженьких, как две капли воды похожих друг на друга. Поскольку проблема поисков новой пары близняшек по-прежнему была актуальна, я попросила нашего ассистента привести их к нам за кулисы после представления.

Родители близняшек Любы и Зои Усастовых с радостью согласились отдать дочек на работу в цирк. Потом я поняла, почему родители так быстро согласились. Девочкам было по 14 лет. Их мама попросила меня: «Пожалуйста, помогите им закончить школу. Они не очень послушные, будьте с ними построже, как мама».

Я безуспешно билась над их «поведением» в манеже. Их руки и ноги не слушались, были корявы, будто сделаны из железа.

Я проверяла домашние задания, расписывалась в их дневниках, ходила на родительские собрания, улаживала с учителями их прогулы. Они мне постоянно врали и учиться явно не хотели. Закончить десять классов они так и не сумели.

Зато довольно быстро они научились пить водку и заниматься любовью с артистами цирка, меняя партнеров в каждой программе.

Особенно в этом преуспела девочка Люба. Ей нравилось напиться и предаваться любви на конюшне в стогу сена под крики кавказских джигитов «Асса!». Люба переспала с доброй половиной артистов Союзгосцирка.

Мы готовились к ответственным гастролям в «ненашей» Германии, в ФРГ. Новые костюмы, по моим эскизам, шились в мастерских Большого театра. Я находилась в это время в Москве. Эмиль на гастролях в Саратове.

Вечером раздался междугородний телефонный звонок. Незнакомый женский голос меня спросил: «Вы видели фильм „Лев зимой“?»

— Да, — ответила я, пытаясь установить по голосу, кто мне звонит.

— А как вам понравится фильм Эмиль Кио и Люба Усастова в одной постели? — В трубке послышались частые гудки. Я не поверила своим ушам. Этого простить Эмилю я уже не могла. Изменять мне на глазах у всего коллектива и с кем?! С грязной потаскушкой?! А он уже и не скрывал своих отношений с Любой.

Последним моим участием в аттракционе Кио стали гастроли в Германии.

Импресарио, как положено, предоставлял нам с Эмилем как супружеской чете номер «люкс».

Эмиль заходил после представления, переодевался, мыл руки и уходил на всю ночь к Любе «на сеновал».

По приезде в Москву я сразу же подала заявление в суд о разводе. В суде Эмиль повел себя непристойно. Он привез с собой из Курска провинциального, но довольно наглого адвокатишку, который, читая по бумажке, обливал меня грязью.

Я ничего не понимала: разве судят меня? Но в чем меня обвиняют и за что?! За дверью зала заседания суда ожидала своей очереди «тяжелая артиллерия», купленные свидетели, готовые своими ложными показаниями подтвердить все, в чем обвинял меня защитник Эмиля. Но я лишила, их такой возможности, так как вовремя поняла, что весь этот позорный спектакль был разыгран и срежиссирован Эмилем с одной целью: лишить меня материнства!

Но зачем разведенному мужчине больной ребенок?

А затем, чтобы при размене жилплощади, куда были вложены заработанные мною 20 тысяч рублей, отвоевать себе большую часть квартиры.

Я попросила у суда слово и сказала, что я отказываюсь от притязаний на квартиру, а также от всего совместно нажитого за 11 лет имущества: автомобиля «Волга», купленного за валюту на гастролях в Мексике, от бытовой и музыкальной техники, купленной также совместно в Японии, от посуды и хрусталя, купленных в Германии, от хорошей мебели — словом, от всего!

Главное мое требование к Э. Кио было, чтобы он, как и я, принимал самое активное участие в лечении и содержании больного сына.

У Эмиля и его адвоката был обескураживающий вид. Они никак не ожидали такого поворота дела.