Это было воскресное утро, и подъехавшие только что Ольга с Виктором увидели напротив своего дома большую толпу. Ольга подошла к ним. Люди, распаленные чужим несчастьем, вспоминали свои беды. Не было ни одного двора, который бы не пострадал от солдата-дезертира: обчищались сады и огороды, взламывались дома и высаживались окна в поисках ночлега и съестного.

У Шутова позапрошлой зимой, когда он уехал погостить к дочери в Мытищи, солдаты, греясь в его доме, развели прямо на полу костер и сожгли все его любимые журналы «Советский экран», собранные им с 1967 года. Выпили трехлитровую банку вишневой наливки, которую он берег на годовщину смерти жены, закусив солеными огурцами.

Мареева тетя Клава до сих пор с трудом передвигается по дому, катя впереди себя табуретку. Три года назад она возвращалась с большой продуктовой сумкой из магазина и шла от автобуса к деревне давно проложенной тропкой через лес. Уже вступила было на мосток, слаженный деревенскими мужиками через глубокий овраг, как почувствовала вдруг, что кто-то сзади, навалившись на нее, начал ее душить. От неожиданности и испуга она выронила сумку из рук и, потеряв равновесие, свалилась в овраг. Падая, она увидела солдата, схватившего ее сумку и убегающего в лес. «Сынок, за что же ты меня так…» — еле слышно прошептала она. Пронизанная страшной болью в позвоночнике, она пролежала в овраге до вечера не в силах подняться и пошевелиться. Вечером ее обнаружил там троюродный брат Мареев Колька, который шел через овраг в деревню из военного городка, где подрабатывал к пенсии сторожем в магазине. Он сбегал за своим соседом Кузьмой, которому тоже было далеко за семьдесят, и они, соорудив из прутьев самодельные носилки, вдвоем притащили Клавку в деревню…

— А моего малого без сладкого на всю зиму оставили! И так-то с трудом, одна без мужика его тяну… Так эти паразиты через окно влезли… и все что могли сперли: и весь песок, и варенье, и даже карамель! Нашли у кого воровать! Страшно жить стало в нашей деревне! И от леса нас отучили! Кому ж охота там солдатика повстречать? Я теперь, даже когда в городе солдата вижу, на другую сторону перехожу! — Мать-одиночка раскраснелась от волнения.

— Правильно Любаня говорит! — поддержал ее восьмидесятилетний дядя Петя. — Вкус грибов да ягод мы, почитай, лет шесть, если не больше, уже не помним! С тех самых пор, как в березнячке двое солдат Шурку-почтальоншу разложили!.. Да ладно еще б молодуха была, а то ей тогда шестьдесят четвертый шел! Да еще и убогая, горб у нее на спине! Не погребовали!

Ольга не верила своим ушам.

— И вы столько лет терпите такой кошмар? Почему же вы не заявили никуда?!

— А куда заявлять-то и кому? Еще петуха красного пустят… Уж терпели столько лет и еще потерпим. Наш век теперича не длинный…

На тропинке, ведущей в деревню, показалась Клавдия Васильевна. Шла она медленно, и даже издали была видна нездоровая бледность ее лица. Все смолкли и смотрели в ее сторону. Она поравнялась со всеми, тихо поздоровалась и сказала:

— Ну хоть были бы приличные деньги в кошельке, а то — пять рублей и проездной на электричку. Я говорю ему, хоть кошелек оставь, это подарок племянника из туристической, из Болгарии… а он… молчи, говорит, бабка и иди отсюда быстро… чернявый, смуглый и акцент сильный…

Это было последней каплей, которая переполнила чашу терпения людей. Тут же решили, что больше это оставить так нельзя и поручили Ольге, как «молодой» и «городской», пойти к руководству части. Ольга с Виктором опять поехали в строительную часть.

На месте они застали политрука Кравченко. Он сказал, что того, который «побывал» в их доме, они нашли. Это рядовой Федюхин. Он наказан и сидит на губе. Вещи мужа, которые он носил две недели, они с него сняли и могут вернуть. Но какие еще меры к нему принять, они не знают.

— Вещи ваши не новые… Вы, конечно, можете в военную прокуратуру обратиться… Но что с ним сделаешь… Денег на штраф у него нет, он из бедной, многодетной семьи… Убить он никого не убил, а за побег он наказан… Так что решайте сами… Что касается других правонарушений со стороны солдат, то это было давно и этим заниматься сейчас никто не будет.

— А если это завтра опять повторится? — спросила Ольга.

— Ну, если повторится, то мы их накажем.

— Извините, но вы хоть воспитательную работу среди них ведете? Ведь даже в военное время за мародерство судил трибунал, а тут мирное время… старики, дети… Ведь они наши защитники! — вспомнила она вдруг, как говорила ей про солдат ее подруга Светлана.

— Да работу-то мы с ними проводим, только толку-то от этого чуть… Кого в стройбат берут? Бывших заключенных или слабоумных! Что он может понять, если стоит в строю и мочится…

В деревне Ольга рассказала о беседе с политруком. Но жители Сосновки уже не хотели отступать назад. Видно, в этом проявилась истинная черта русского человека: долго раскачивается русский мужик, но уж если решится на что — не свернешь его с пути!

У колодца теперь постоянно толпился народ, и говорили все на одну и ту же тему. Наконец баба Маня, шамкая беззубым ртом, дала директиву:

— Горбачеву надыть написать. Он мужик хороший, народ уважает, пущай разберется!

— Да уж сиди ты, Горбачеву! — возразил ей дядя Петя. — Ты думаешь, ему нечем заниматься, акромя наших яблок и кур! Вон он с Рейганом будет встречаться!

— Рейган Рейганом, — не унималась баба Маня, — а народ народом! Пущай разберется!

Большинство поддержало бабу Маню, и на деревенской сходке решено было дать телеграмму М. С. Горбачеву с просьбой срочно создать комиссию для разбора и устранения всего этого безобразия.