Мы торопились, потому что у нас появились серьезные конкуренты — настырные и ненасытные дрозды. Они прилетали из леса с рассветом, по-хозяйски располагались в саду и до самого заката сидели на деревьях, набивая свои внушительные зобы сочной кисло-сладкой ягодой.

Наше утро начиналось с того, что мы пытались согнать их с вишен. Что мы только ни делали: и прыгали под деревьями, размахивая руками, и кричали по-совиному «у-у-у», и стучали, наводя панику на соседских собак, в придуманный мамой «агрегат для отпугивания дроздов» — алюминиевый таз с деревянной скалкой — ничего не помогало! Лишь некоторые из них, лениво взмахнув крыльями, перелетали с ветки на ветку.

Стоя на последней ступеньке шатающейся стремянки с привязанной кастрюлей на шее, — своеобразным приспособлением для сбора вишен, освобождающим руки, я, отпустив ветку, с которой рвала ягоды и за которую одновременно держалась, громко похлопала в ладоши. Серый большой дрозд, очень красивый, с пестрой выпуклой грудкой и с яркими выразительными глазами, покосился в мою сторону, и в его насмешливом взгляде я прочла: «Ну чего прицепилась? Тебе что, вишен мало, что ты меня гонишь? Отстань! Дай спокойно поесть!»

— Не улетел? — спросила мама, которая страховала меня снизу, поддерживая стремянку.

— И не думает! — ответила я.

— Вот нахал! Ну ничего эти дрозды не боятся! — Она громко прокричала «кыш!».

— Да ладно, пускай… — я не договорила, оглушенная вдруг сильным взрывом, так неожиданно прозвучавшим в этой утренней деревенской тишине. Почти одновременно с этим я ощутила мощный толчок. Это, как оказалось, мама выпустила от испуга из рук стремянку, еще и качнула ее при этом. Я потеряла равновесие и, увлекая за собой большой старый сук, в который судорожно вцепилась при падении, с треском полетела вниз.

Мы с мамой не сразу поняли, что произошло. Было ясно одно: прозвучал взрыв, и раздался он со стороны дома. «Террористы!» — первое, что мелькнуло у меня в голове в связи с неспокойной обстановкой в стране.

Первым к дому рванул мой восьмилетний сын, который вылетел откуда-то из-под забора. Размахивая над головой палкой, он с диким восторгом кричал: «Ура! Война!» С противоположной стороны сада к дому бежал муж с молотком в руках, которым он только что забивал гвозди в созидаемый им новый туалет. Мы с мамой прибежали последними.

Дом был окутан ореолом дыма. Он лез отовсюду: из окон, из подполья, изо всех щелей этого старого, ветхого сооружения.

«Дым» постепенно рассеивался и оседал вокруг серой, сухой землей. Войдя в дом, вернее вступив на его порог, потому что в дом войти уже было нельзя, мы наконец поняли, что произошло.

«Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок!» — поется в одной веселой детской песенке, а в нашем доме обвалился пол.

Картина была страшная, как говорится, не для слабонервных. Вся наша нехитрая дачная мебель, искореженная и перевернутая «вверх ногами», виделась из подполья. Жутковато торчали поломанные половые доски. Все в доме было покрыто толстым слоем земли, которая, поднявшись из подполья при падении тяжеленных бревен-лаг, половых досок, шкафа, стола, холодильника, кроватей и прочей домашней утвари, — осела теперь основательным слоем на стенах и там, где еще осталось что-то от пола, создав картину экологической катастрофы, нечто напоминающее Помпею в миниатюре.

— Катастрофа… — тихо сказала мама, вложив в это слово столько чувства, что по спине у меня пробежало что-то колючее и холодное.

Муж, осторожно и грациозно, словно артист балета, ступая на полупальцах на остатки половых досок, подошел к зиявшей дыре и заглянул вниз.

— Ну что там?! — нетерпеливо крикнула я, не рискуя, однако, сдвинуться с места.

— Лаги рухнули… прямо как труха рассыпались… да и половые доски тоже все прогнили, — со свойственным ему спокойствием ответил он.

— Что значит рассыпались?! Ты же сказал, что дом простоит без ремонта еще несколько лет!!! Что можно пожить в нем так, как он есть, ничего в нем не делая!!! — обрушилась я на него.

— Ну чего ты расшумелась? Я что ли виноват в том, что случилось? — он носком спихнул обломок доски, который с треском полетел вниз.

— А кто, может быть, я?! Ты же смотрел дом! Для чего было это гнилье покупать?! — не унималась я.

— А ты за пять тысяч хотела приобрести трехэтажный дворец с кондейшеном, с бассейном, с бильярдной и с прислугой, как у члена ЦК? — спросил муж.

— Боже милостивый! Сохрани и помилуй! Отче наш, ижи еси на небесах…

Я оглянулась. За нами стоял наш сосед, восьмидесятилетний дядя Митя.

— Не ругайтесь! Не гневите Бога! — сказал он. — Поставьте в церкви свечку за то, что живы остались, за то, что находились в это время все в саду и что Господь сохранил вас! — он перекрестился.

Во дворе послышались голоса. Это другие соседи пришли посочувствовать нашей беде и дать какой-нибудь добрый совет. Это — истинная черта русского крестьянина: откликнуться на чужое горе своего соседа и без зова прийти ему на помощь.