— Пятьдесят два. Сорок восемь. Сорок пять. Сорок пять, — слышался напряженный голос старшины.

С этого момента дно выровнялось, и на нем встречались лишь небольшие возвышенности и впадины. Носовой эхолот снова начал действовать. Линия глубин неохотно отступала вниз. Регистрирующее перо лишь изредка задерживалось или незначительно подскакивало вверх.

— Не угодно ли кофе, сэр? — предложил мне вестовой, улыбаясь.

— Безусловно! Большое спасибо, — ответил я, садясь на свое место со вздохом облегчения.

Глубина, над которой мы прошли, была значительно меньше длины нашего корабля, составлявшей около восьмидесяти двух метров. Могло произойти так, что, получив большой дифферент на нос в результате, например, заклинивания кормовых горизонтальных рулей, «Сидрэгон» врезался бы носом в грунт. При нашей скорости хода, составлявшей двести тринадцать метров в минуту, это могло бы произойти очень быстро. Но я надеялся, что даже в таком крайнем случае мы не повредили бы прочного корпуса «Сидрэгона», если, конечно, своевременно отработали бы машинами назад. Нам снесло бы обтекатель гидролокатора, смяло бы торпедные аппараты, и это, пожалуй, все, чем нам пришлось бы поплатиться за свою смелость. Выдвижное устройство лага, выступающее в воду из днища в районе первой кладовой, несомненно, также было бы срезано, но мы имели на борту два запасных комплекта этого прибора.

Столкновение со льдом, если оно было бы сильным, явилось бы для «Сидрэгона» катастрофой. Ограждение рубки и мостика, несмотря на то что оно было специально усилено прочной сталью, все равно оставалось уязвимым для сильного удара. В худшем случае при ударе рубкой мы могли повредить перископы, радиолокатор, эхоайсбергомер и вентиляционные шахты. В этом случае мы были бы «слепыми» при любой попытке всплыть на поверхность. Подводная телевизионная камера и гидролокационная установка спасли бы наше положение, тем не менее всплывать в полынье без перископа — дело очень трудное.

Когда я размышлял над этой проблемой, мне внезапно пришла в голову мысль об очень простом устройстве, которое позволило бы сделать эхоайсбергомер способным показывать, находится ли препятствие впереди корабля, выше или ниже той глубины, на которой идет подводный корабль. Я долго обсуждал эту мысль с оказавшимся рядом со мной Роусоном. Он внес некоторые дополнения к моему предложению, и после этого у меня появилась полная уверенность в том, что прохождение следующей подводной лодки этим путем будет намного облегчено.

В конце галса в восточном направлении мы повернули на юг, прошли три мили и снова взяли курс на запад для получения еще одной линии промеров. Полученные нами первые две линии глубин показывали, где следует ожидать опасность или затруднения при переходе.

Почти точно в рассчитанное нами время глубины начали уменьшаться, и линия на регистрирующем приборе эхолота поползла вверх. Я приказал уменьшить глубину погружения до тридцати метров. При этом я заметил, что все находившиеся в центральном посту старались подавить охватившее их чувство приближения опасности. Конечно, одно дело сидеть, так сказать, за рулем машины, мчащейся по опасной дороге, и совсем другое — быть беспомощным пассажиром на ней. Мне было приятно сознавать в этот момент, что я командую кораблем.

Настало время делать следующий поворот. Мы прошли полторы мили на юг и опять повернули на восток, чтобы произвести промер на последнем галсе в проходе между островами. На третьем галсе, по сравнению с первыми двумя, глубины указывали на то, что этот путь обещал быть еще более мелководным. Так оно и оказалось.

Дважды мне пришлось подвсплывать и уменьшать глубину погружения, чтобы сохранить минимальный запас чистой воды под килем. Однажды я вынужден был даже отвернуть в сторону, так как эхоайсбергомер внезапно показал, что корабль не пройдет над находившейся впереди по курсу подводной возвышенностью. В два часа пятнадцать минут дня глубины уменьшились еще раз, и казалось, настолько, что мы не сможем пройти, не зацепив дна. Я всплыл сначала на глубину тридцать метров, затем — на двадцать четыре, потом на весьма опасную глубину — восемнадцать метров, пока эхоайсбергомер не показал, что мы сможем пройти. На этот раз глубина была столь небольшой, что пройти над ней я решил только после определения места корабля. Конечно, мы могли бы повернуть снова на север и пройти по уже испытанному нами пути, но тогда ширина прохода осталась бы неисследованной.

Всплывая на поверхность, мы подвергли себя еще одному тяжелейшему испытанию. Из-за сильного ветра и очень высокой волны удерживать корабль на курсе было совершенно невозможно. Волны с такой силой перекатывались по палубе и захлестывали мостик, что я решил не выпускать на него никого. Мы приложили весь свой опыт и умение, чтобы удерживаться в перископном положении, пока штурман брал пеленги радиолокатором, а Брюер фотографировал пеленгуемые объекты. Льда в пределах видимости не было.

Полученное обсервованное место оказалось очень близким к счислимому. Мы снова погрузились и продолжили наш путь. Эхолот показывал весьма переменные глубины до тех пор, пока мы не прошли весь путь. Таким образом, мы зафиксировали проход, которым подводные лодки смогут пользоваться в течение всего года, однако трудности, которые они встретят при форсировании прохода подо льдом, будут огромными. Поэтому конструктивные изменения эхоайсбергомера совершенно необходимы.

Бёркхалтер был чрезвычайно оживлен. Он получил неопровержимые доказательства того, что острова нанесены на карту неправильно. Я проверил его вычисления — они были точны.

Рабочий день оказался для нас очень большим. Я передал управление лодкой Стронгу, а сам отправился в кают-компанию поболтать с Робертсоном. «Сидрэгон» шел теперь к новому месту, чтобы исследовать проход между двумя другими островами.

Утром следующего дня, войдя в центральный пост, я сразу же подошел к штурманскому столику, у которого застал Стронга, внимательно изучавшего предстоящий путь «Сидрэгона».