Трушкин Василий
Шрифт:
Это здесь, среди унылых забайкальских сопок, вырастали зубчатые остроги, гибли в каторжных рудниках народовольцы, и «жгла чахотка грудь большевика», «рвались сердца и мускулы на дыбе двуглавого российского орла». Такие картины вставали в воображении поэта, когда он думал о далеком прошлом родного края. Они сменялись другими, лично пережитыми, навеянными детскими впечатлениями от гражданской войны, о тех годах, что скоро «зашумели ветрами доброй славы». Эти пропахшие порохом и дымом ветры играли и в его мальчишеских вихрах.
Довольно, жизнь! Я знаю остальное. Веселый краснощекий карапуз — Я собирал на дымном поле боя Картечь и гильзы в дедовский картуз, Был желтый день, как венчики ургуя. Цвели по сопкам выстрелов дымки, На партизан в долину Зерентуя Со всех сторон шли белые полки.В его стихах о гражданской войне много от народной былинной героики. Поэт любуется ратными подвигами новых богатырей — какого-нибудь паренька из Нерчинска, седого черемховского шахтера или же слесаря из Читы.
Старовера-вахмистра C бородою черною Из седла, как бурею, Слесарь наземь сбил, Но и сам под шашкою Казака проворного Голову чубатую В травы уронил.Есть у Константина Седых небольшая баллада «Шахтер», в которой опоэтизирован подвиг пожилого рабочего-горняка. Разбитый конный отряд красных отступает. Враг же продолжает наседать, а биться нечем: «на сотню винтовок — один патрон». Отступать дальше тоже некуда: «мы влево метнулись — скала на пути, мы вправо, а там через топь не пройти». Начинается паника, раздаются голоса, предлагающие сдаться на милость врага. И только черемховец-шахтер предлагает пробиться и отвагой своей увлекает весь эскадрон.
Вертлявым хорунжим убит в упор В бесстрашной атаке седой шахтер Но мы дорвались, прогудев, как буран, До смуглого князя, до белых улан.В своих стихах он рисовал и потрясающие душу картины зверств и жестокости белогвардейщины. В одном из стихотворений К. Седых рассказал о том, как вниз по реке медленно спускался плот с сооруженной на нем виселицей, на которой, чуть покачиваясь, висели казненные.
Десятки проникновенных стихов и песен посвятил писатель героям гражданской войны, отважным сибирским партизанам.
Но Седых не только певец боев и походов. Он прежде всего лирик, лирик по самой своей строчечной сути. Немало взволнованных лирических миниатюр вышло из-под пера поэта. По-особому хороши у него картины весны и лета, когда кажется, что бубенчик чародея звенит в горлышке серебряном щегла, когда из поднебесья несется песнь жаворонка. Для этой пестренькой степной певуньи поэт нашел выразительные и яркие строки.
С зарей проснувшись, жаворонок серый Взмыл из гнезда в струящуюся высь, И от земли до самой стратосферы Серебряные звуки разнеслись. Лесным ручьем звенит и льется песня, Звенит, звенит, как шалый бубенец. И вот уже растаял в поднебесье Весны и солнца яростный певец.Не менее поэтично рассказал он и о стае лебедей.
Летящая ясным утром над ковыльной степью лебединая стая представляется ему связкой жемчуга, брошенной щедрой и сильной рукой в поднебесье. Эта «связка» и извивается, и рвется и наконец, цепочкой уходит в синеву.
Его ранние стихи по своей окрашенности и методическому строю родственны лирике Сергея Есенина, поэта, который оказал несомненное влияние на творчество К. Седых тридцатых годов.
И пойду безотчетно счастливым В степь привольную, словно в хмелю, Чтоб поведать озерам и нивам, Как я милую землю люблю.Однако было бы неправильным видеть в этой своеобразной перекличке мотивов простое подражание прославленному певцу русских белоствольных березок и уходящей деревенской Руси. К. Седых привлекала в Есенине глубокая, лирически взволнованная любовь к природе, к милой сердцу родине. Это чувство в равной мере было дорого и близко обоим поэтам. Эмоциональная насыщенность лирики С. Есенина невольно заражала, покоряя своей бьющей через край непосредственностью, буйным «половодьем чувств». К. Седых учился у Есенина, но шел-то в поэзии своею собственной дорогой. Возможно, не без влияния Есенина, а, скорее всего, под воздействием живой песенной стихии в лирику Седых ворвалась песня. Напевность, мелодическая мягкость тона — отличительные свойства многих его стихов. В них красота и очарование родной природы часто гармонически сливаются с образом дорогого и милого существа. Образ любимой точно вписывается в красочную раму, сплетенную из золотых лучей солнца, голубой речной волны, переливчатых красок неба.
Голубая Аргунь, голубая, И платок на тебе голубой, Сизых чаек залетная стая В знойном небе кружит над тобой. Ты идешь по откосу крутому, Как прохлада желанная с гор... Что с того, что кому-то другому Брошен твой опьяняющий взор. ...И под медленным солнцем июня, Даль просторней, душистей цветы Оттого, что на тихой Аргуни Есть казачки, такие, как ты.Вслушайтесь, наконец, как мягко и раздумчиво поет у него молодая казачка, потерявшая своего суженого, с какой щемящей грустью изливает она свое чувство: