Шрифт:
Однако, строя планы, они не могли предусмотреть одного – опухоли. Она только две недели отучилась в колледже, когда ей позвонили и попросили срочно приехать домой. Отец упал на лужайке перед домом, и диагноз оказался хуже некуда. Рак годами обвивал ствол мозга, сказали врачи. По их словам, ему оставалось жить месяца два. Через три дня его не стало.
И вот в восемнадцать лет она осталась сиротой и очень скоро столкнулась с суровой реальностью. Ее отец был разорен. Хуже чем разорен – у него были огромные долги. Он пропустил уже три платежа по закладным за дом.
Через два месяца она оказалась на улице. А потом все покатилось под откос, все быстрее и быстрее. Удивительно, как ярки воспоминания, хоть прошло девять лет; боль нисколько не притупилась. Ей невыразимо недоставало отца, она лишилась привычного комфорта, но главное – она потеряла надежду, под знаком которой прошло все ее детство, которая вела ее к осуществлению мечты.
Появление за окном ее машины вернуло Эйприл к реальности. Она смотрела, как торговец с трудом протискивается между спинкой сиденья и рулем.
Дверь отворилась, и мистер Сименсон вразвалку вошел в контору.
– Думаю, документации о прошлых ремонтах у вас нет, так, мэм? – спросил он, плюхаясь в кресло.
Эйприл покачала головой.
Жирные пальцы мистера Сименсона забегали по калькулятору, и он черкнул несколько цифр на листке. Когда он потянулся за каталогом, Эйприл подалась вперед:
– Я посмотрела в библиотеке перед тем, как прийти сюда. Получается около пяти тысяч трехсот.
Сименсон засмеялся:
– Я таких сумм не плачу.
– И сколько же вы дадите? – Эйприл прищурилась.
– Тысячу семьсот пятьдесят.
– Тысячу семьсот пятьдесят! – Эйприл опешила. – Но я же так о ней заботилась. Она в прекрасном состоянии.
Сименсон пожал плечами:
– Пробег большой, краска начинает блекнуть. За машину в таком состоянии много не дадут.
– Но не тысячу же семьсот пятьдесят!
Сименсон поднял руки, словно сдаваясь:
– На мне свет клином не сошелся. На вашем месте я бы попытался продать ее сам. По своей цене. Это ваше право.
Нечто в выражении лица Сименсона раздражало Эйприл; он как будто знал что-то такое, чего не знала она. И вдруг она поняла. Он чувствует, что она в отчаянии, а для него отчаяние означает слабость.
– Если только вам не срочно нужны деньги, – добавил он и ухмыльнулся.
Сьюзен вдруг проснулась, похолодев от страха. В темноте раздался громкий, пронзительный плач. Мальчик!
Она вскочила с кресла, оглядела комнату, пытаясь понять, что напугало ребенка.
Одному Богу известно, сколько времени он стоял в кроватке, вцепившись в стенку и раскачиваясь. Сьюзен подбежала к нему, выхватила из кроватки и крепко прижала к себе.
Ребенок заходился истошным криком – она никогда никого не видела в таком состоянии, тем более такого малыша. Сначала он попытался вырваться у нее из рук, но потом узнал ее и крепко обнял.
– Ш-ш-ш, – нежно приговаривала Сьюзен. – Я с тобой. Все хорошо.
Но ничего хорошего не было. Все было плохо, хуже не бывает. Мальчик перенес невыразимые страдания, и это так просто не пройдет, сколько бы они ни обнимались. Сьюзен тут же дала молчаливый обет, что никогда не обманет этого беспомощного ребенка.
– Я не знаю, что с тобой было, миленький, но больше никто не причинит тебе вреда. Я с тобой, и ты в безопасности.
Она качала его, шептала на ушко нежности. Его дыхание постепенно становилось ровнее, а маленькое тельце расслаблялось. Через пять минут он совсем успокоился и с любопытством начал оглядывать комнату. Но бог мой, как же от него пахло!
– Ты не против, если мы умоемся? – спросила она.
– Нет! – завопил он и выскользнул из ее рук на пол.
– Но ты же плохо пахнешь. Нам нужно принять ванну.
– Нет! – Он топнул ногой и затряс головой.
– Я не причиню тебе вреда.
– Нет, нет, нет! – Он сорвался с места и побежал к двери.
– Подожди! – крикнула Сьюзен. Чем она так его напугала? – Прости меня. Вернись!
И тут она увидела его лицо. Мальчик улыбался. Он просто играл в догонялки.
– Вернись, грязнуля! – Она засмеялась и побежала по ступенькам, пытаясь поймать его. Не тут-то было. Он был уже по другую сторону холла, в библиотеке.