В качестве лица, которое может принять оружие в Тервере, был предложен г-н де Мольд, как генерал-майор, опытный в такого рода делах, — на него уже столько раз возлагалась закупка оружия! Я принял предложение с удовольствием, хотя знал его только понаслышке, как человека сведущего.

Что касается вопроса о торгово-промышленном проценте на мой замороженный капитал, то он, как мне сказали, долго обсуждался в комитетах.

— Поскольку вы отказались говорить на эту тему и положились на их решение, вам предлагают, — сказал мне один из министров, — пятнадцать процентов; отвечайте напрямик: вы согласны?

— Господа, — сказал я им, — если это возмещение за мои денежные жертвы Франции, поскольку я отдаю вам мои ружья по первоначальной цене, хотя я и мог бы получить за них гораздо больше, то я на это не согласен, потому что предлагаемое возмещение никак не соразмеряется с жертвой, а также потому, что я не беру платы за поступок, совершенный по повелению гражданского чувства. Если же это торговый процент на мои деньги, удерживаемые вами вопреки моему желанию и по непонятным для меня причинам, то вы куда больше меня обяжете, если заплатите сразу по получении оружия и сбережете ваши проценты, которые для меня чистое разорение. Для дела нужны капиталы, проценты годятся одним бездельникам. Что касается расчета со мной только по окончании войны, то я и на это не могу согласиться, если вы не вернете мне часть денег и не дадите тем самым возможность продолжить главное дело, начатое мною помимо собственной воли. А лучше всего было бы, чтобы со мной просто расплатились без всяких процентов, предлагаемых вами в качестве возмещения убытков: ибо ни один заем из сделанных мною ради этого несчастного дела не обошелся мне, если учесть все расходы, в процент, до такой степени ничтожный, как предлагаемый вами за удержание моих денег на неограниченное время. Размер этой потери не поддается исчислению; спросите все купеческое сословие.

Господин Вошель из артиллерийского управления, который был докладчиком по делу, взял слово и сказал, что, если я соглашусь принять проценты, предлагаемые мне взамен задерживаемого капитала, то мне выплатят сто тысяч флоринов наличными в счет стоимости оружия, при условии, что я приму поручения к оплате на разные сроки.

После недолгого спора я, к сожалению, вынужден был уступить. Бланки акта были заполнены, и мы разошлись с тем, что будут подготовлены четыре одинаковых его экземпляра: один — для военного ведомства, другой — для ведомства иностранных дел, третий — для архива трех объединенных комитетов, и четвертый — для меня.

На следующий вечер мы вновь собрались в здании военного министерства — министры, господа Вошель, де Лаог и я, — чтобы со всем покончить.

Таковы были, Лекуантр, обстоятельства этих переговоров. Сильно ли я повлиял на решение, шедшее вразрез со всем, чего я хотел, и оставлявшее за мной одно преимущество — возможность гордиться понесенными жертвами? И поистине, следует сказать напрямик, что если министры и были в чем-либо виноваты, то и три комитета были ничуть не более невинны.

Итак, после долгих прений договор был наконец заключен. Вы увидите, о граждане, к чему впоследствии прибегли, чтобы, нарушив все его статьи, поставить меня перед трудностями, которые превосходили все, что я претерпел прежде.

Договор был прочитан, и мы уже должны были его подписать, когда г-ну Вошелю (мне редко доводилось встречать человека, который умел бы так ловко вставлять палки в колеса) пришло в голову, что на случай, если моему нотариусу вдруг понадобится крупная сумма и ему, в свою очередь, придет в голову похитить деньги, положенные на хранение, необходимо обусловить, на кого падет ущерб, — на нацию или на меня.

Я почувствовал, что это возражение может повлечь за собой целый месяц бесполезных словопрений во вред делу. Я разрешил это затруднение, сказав г-ну Вошелю, что ущерб не падет ни на кого, поскольку у нотариуса будут помещены на хранение не флорины, которых у нас нет, и даже не ассигнации по курсу флорина, но обмененные векселя на определенную сумму, которые будут рассчитаны в присутствии министров по самому высокому курсу (как это делается по английским законам); затем они будут переписаны на мое имя и положены у нотариуса, который, как вы видите, будет лишен возможности злоупотребить ими; по истечении срока годности они будут обновляться с соблюдением тех же формальностей, и так вплоть до момента выплаты, как долго бы он ни оттягивался, когда будет произведен перерасчет с учетом падения или повышения курса. Как видите, я забегал вперед, предупреждая все возможные трудности.

Все сочли это разумным. Тогда г-н Вошель, видя, что его прижали к стенке, обратился к министрам:

— Придется сказать господину Бомарше истинную причину затруднений. Военное ведомство не располагает достаточными средствами, чтобы выпустить из своих рук такую огромную сумму задолго до ее выплаты.

— В силу какой же извращенной идеи, — ответил я молниеносно, — вы хотите, чтобы я оставил в ваших руках мои средства, обрекая их на бездействие и произвол злого умысла, если само французское правительство не считает себя достаточно богатым, чтобы рискнуть на это? Господа, это кладет всему конец. Позвольте мне уйти.

Я поднялся. Вошель остановил меня, говоря, что я неправильно истолковал его намерения; что никто не хотел вырвать у меня согласие силой, поскольку вопрос о помещении денег на хранение у моего нотариуса урегулирован с комитетами; но что после того, как я уже стольким благородно пожертвовал, мне не след рассматривать как жертву знак доверия к французскому правительству; никто не хочет меня обманывать; мне будут бесконечно обязаны; для того чтобы побудить меня решиться, они готовы, если я хочу, дать мне сейчас на ведение дела не сто тысяч флоринов, а двести, при условии, что я соглашусь получить векселя на срок, с датами по договоренности, что соответственно уменьшит торговый процент, который, кажется, меня раздражает. Голова моя горела! Я молча метался по кабинету министра, куда то и дело входили люди, — я тщетно искал разгадку. Я был в ужасном замешательстве.