Я до того намозолил глаза Бонн-Карреру, что в одно прекрасное утро он вышел из своего кабинета и спустился к министру, чтобы уладить с ним вопрос об обеспечении, требуемом г-ном Дюрвеем для выдачи залога, но когда он взялся за дверь, ему на моих глазах вдруг стало так плохо, что я, забыв обо всем, поспешил оказать ему помощь и не думал уже ни о чем, кроме этого злосчастного приступа, который уложил его на десять дней в постель и надолго задержал отправку желаемого залога.

Вернувшись домой, я подумал: вот уж, поистине, проклятье! Люди, события, сама природа — все против меня.

Тридцать первого июля я все же добился паспорта для г-на де Лаога и короткого письма, адресованного г-ну де Мольду; залогом, однако, и не пахло. Все было в таком чудовищном беспорядке, что больше четырех часов ушло на тщетные поиски депеш г-на де Мольда и на то, чтобы найти в столе некоего г-на Лебрена документы на шесть тысяч флоринов, данных в долг от моего имени этому послу, когда он арестовал фальшивомонетчиков, поскольку мне необходимо было получить хотя бы эти деньги, без которых г-н де Лаог не мог выехать, так как на все остальные был наложен арест.

Задолжай мне эти деньги военное ведомство, я ничуть не сомневаюсь, что неумолимый г-н Вошель отказал бы в моей просьбе, сославшись на протест господина Провена!

Я сказал всем, что г-н Лаог уезжает, чтобы наладить доставку ружей. Поскольку он не трогался из Парижа, ожидая вместе со мной этого нескончаемого залога, пошли разговоры, что я задерживаю г-на де Лаога и явно не хочу, чтобы в момент, когда враг вступил во Францию [31] и нашим солдатам повсюду не хватает оружия, оно было доставлено! Меня предупреждали со всех сторон.

Я попросил моего друга отправиться в Гавр и подождать там, пока мне удастся преодолеть все препоны, связанные с чудовищным беспорядком министерского делопроизводства, чтобы его отъезд умерил народное возмущение. С грустью покинул он Париж, умоляя меня не успокаиваться, пока я не добьюсь залога, без которого все его шаги будут напрасны.

Наконец 7 августа, в первый же день, когда г-н де Сент-Круа появился в министерстве иностранных дел, я направил ему письмо, которое надлежит привести здесь, дабы показать, что, пока меня обвиняли в измене гражданскому долгу и предательстве, я ни на минуту не прекращал своих усилий.

«Господину де Сент-Круа, министру иностранных дел.

Париж, 7 августа 1792 года.

Сударь!

Посылая Вам памятную записку, ранее врученную г-ну Дюбушажу, о состоянии такого неотложного дела, каким является доставка голландских ружей, я имею честь Вас заверить, что вот уже четыре с половиной месяца каждый пустяк, связанный с этими ружьями, стоит мне двухнедельных просьб и по меньшей мере двадцати бесполезных посещений министерства; это какое-то проклятье. Вот Вам последний пример.

Восемнадцатого июля оба министра — министр иностранных дел и военный — подписали наконец акт, обязывающий правительство немедленно вручить залог в размере пятидесяти тысяч немецких флоринов моему голландскому поставщику, который, будучи, в свою очередь, связан обязательством направить эти ружья в Америку, данным покойному императору Леопольду, не может завершить дела без этого залога. Так вот! То ничтожное обстоятельство, что до сих не установлено, какое обеспечение надлежит дать г-ну Дюрвею, взявшему на себя внесение залога, уж обошлось нам в девятнадцать дней задержки и тридцать бесполезных посещений министерства, а г-н де Лаог, который должен был этот залог доставить, так и не смог выехать из Франции, чтобы довести дело до конца, хотя каждый потерянный час дорого стоит нашей отчизне, громогласно требующей оружия! Более того, каждый день угрожает мне обвинением в том, что я задерживаю его отъезд (как утверждают, только так можно заставить меня самого донести на истинных виновников этой задержки). Я бьюсь, таким образом, между препонами или забывчивостью, с одной стороны, и недоброжелательством, с другой, и вынужден был выдворить г-на де Лаога из Парижа, чтобы его, по крайней мере, здесь не видели. Он ожидает в Гаврском порту; я же умоляю Вас, сударь, уделить мне всего четверть часа, чтобы покончить с обеспечением, которого требует от Вас г-н Дюрвей. Я позволяю себе досаждать Вам, движимый только чувством чести и любовью к отечеству, поскольку дело о ружьях стало личным делом правительства.

В момент, когда хватаются за любой предлог, чтобы обвинить министров, не станем подавать жгучему недоброжелательству столь серьезных поводов.

Давайте действовать, я заклинаю Вас. Я жду ваших распоряжений с нетерпением, от которого моя кровь вскипает, как кровь святого Януария!

Примите почтительный поклон от

Подпись: Бомарше».

С 7 по 16 августа я не получил ответа ни от кого: ни один министр мне не написал, зато заговорил народ. В ужасный день 10 августа [32] жители Сент-Антуанского предместья кричали, шагая по улицам: «Как нам защищаться? У нас есть только пики и нет ни единого ружья!» Агитаторы твердили им: «Этот негодяй Бомарше, этот враг отечества задерживает шестьдесят тысяч ружей в Голландии, это он препятствует их доставке». Другие, подобно эху, откликались: «Нет, все обстоит куда хуже! Он прячет эти ружья в своих подвалах, они нужны, чтобы нас всех уничтожить!» А женщины, надрывая глотки, вопили: «Поджечь его дом!»

В субботу 11 августа ко мне пришли утром сказать, что враги с адским умыслом морочат голову женщинам у ворот Сен-Поль, настраивая их против меня; и если будет так продолжаться, не исключено, что народ из предместий явится грабить мой дом.

— Я ничем не могу им помешать, — ответил я, — моим врагам только это и нужно. Но пусть будет спасен хотя бы этот портфель с оправдательными документами: если я погибну, его найдут.

О французские граждане! В этом портфеле были бумаги, с которыми я вас только что ознакомил, а также те, которые последуют.