Все это было выполнено. Мне выдали свидетельство, за подписью всех этих господ, не учитывавшее, однако, результатов осмотра сундуков и связки.

Эти господа собрались пообедать, с тем чтобы вернуться к моменту доставки сундуков; я должен был остаться под арестом в кабинете с одним из чиновников, которому была поручена охрана.

Они уже выходили, когда ворвался весьма разгоряченный человек с перевязью и сказал, что у него в руках доказательства моей измены, моего чудовищного намерения передать шестьдесят тысяч ружей, уже мне оплаченных, врагам отечества.

Он пришел в бешенство от того, что мне выдали свидетельство о благонадежности. Это был г-н Кольмар, сообщник моих «австрийцев» и сверх того автор доноса на меня.

— Вы видите, господа, — сказал я спокойно, — что этот господин совершенно не в курсе дела, о котором говорит. Он всего лишь эхо Ларше и Константини.

Тот накинулся на меня с бранью, говоря, что я отвечу головой.

— Пусть так, — сказал я ему, — только бы не вы были моим судьей!

Все ушли. Я остался в кабинете, печально размышляя о странностях моей судьбы. Мою связку принесли, о пяти сундуках не было ни слуху ни духу! Что же мне сказать вам, французы, читающие меня! Я пробыл там тридцать два часа, так никого и не дождавшись. Чиновник, уходя спать, сказал, что не может оставить меня одного на ночь в кабинете. Он вновь выставил меня в темный коридор; если бы не жалость служителя, бросившего мне на пол матрац, я так и простоял бы всю ночь, умирая от усталости и ужаса.

Прошло тридцать два часа, но поскольку никого все еще не было, муниципальные чиновники, проникнувшись ко мне сочувствием, собрались и сказали мне:

— Господин Панис не возвращается, возможно, у него какие-нибудь затруднения. При осмотре сундуков у президентши, где их оказалось восемь или девять, обнаружилось, что в них лежит тряпье монахинь, которых она приютила. Нам известно, что вы неповинны в преступлениях, в которых вас обвиняют. В ожидании, пока комитет вернется, мы из жалости отпустим вас спать домой. Завтра утром ваша связка будет просмотрена, и вы получите окончательное свидетельство.

Я сказал моему слуге, который был в слезах:

— Ступай приготовь мне ванну: вот уже пять ночей, как я без отдыха.

Он побежал. Меня отпустили, хотя и в сопровождении двух жандармов, которые должны были стеречь меня ночью.

На следующий день я послал одного из них узнать, собрался ли наконец комитет, чтобы выдать мне обещанное свидетельство. Он вернулся вместе с другими стражами и строгим приказом сопроводить меня в Аббатство и содержать меня там под секретом с особым указанием не давать мне сообщаться с кем-либо вне тюрьмы, если на то не будет письменного разрешения муниципалитета. Мне с трудом удалось сдержать отчаяние моих близких. Я утешал их, как мог; итак, меня отвели в тюрьму, где я вновь оказался вместе с господами Аффри, Тьерри, Монморенами, Сомбреем и его добродетельной дочерью, которая добровольно пошла вслед за отцом в эту клоаку и которая, как говорят, спасла ему жизнь! С аббатом де Буа-Желеном, господами Лалли-Толлендалем, Ленуаром, казначеем подаяний, восьмидесятидвухлетним старцем; с г-ном Жибе, нотариусом; короче говоря, со ста девяноста двумя лицами, втиснутыми в восемнадцать келий.

Час спустя после моего прибытия пришли сказать, что меня вызывают по письменному распоряжению муниципалитета. Я пошел к привратнику, где нашел… угадайте кого, читатель! Г-на Ларше, компаньона Константини, и некоторых других, чьих имен я пока не называю. Он явился, чтобы возобновить сладкие предложения, которые делал у меня дома, он предложил даже купить у меня голландские ружья по цене семь флоринов восемь су за штуку; всего на один флорин дешевле, чем мне платило государство; и я мог принять в уплату те восемьсот тысяч франков, которые, как он сказал, я только что получил в казначействе. На этих условиях я смогу выйти из Аббатства и получить мое свидетельство. Я прошу читателя, следующего за мной с момента, когда я начал эту памятную записку, вообразить, каково было в эту минуту мое лицо, ибо сам я не нахожу слов, чтобы его описать. После минутного молчания я холодно сказал этому человеку:

— Я не веду дел в тюрьме; убирайтесь вон и передайте это министрам, которые вас послали и не хуже меня знают, что я не получил ни одного су из упомянутых вами восьмисот тысяч франков: этот идиотский слух распустили специально, чтобы подвергнуть разграблению мой дом в приснопамятную ночь десятого августа!

— Вы не получали за последние две недели, — сказал он, вставая, — восьмисот тысяч франков?

— Нет, — ответил я, поворачиваясь к нему спиной.

Он выскочил, только пятки засверкали. С тех пор я его не видел.

«Если уж эти господа предлагают мне по семь флоринов, — подумал я после его ухода, — значит, они, без всякого сомнения, собираются перепродать ружья государству по одиннадцать или двенадцать, у них ведь вся власть в руках. Теперь я понял их затею; но ничего у них не выйдет, только через мой труп», — добавил я, стиснув зубы.

Вернувшись в комнату, где были другие заключенные, я рассказал обо всем происшедшем и заметил, что это удивляет меня одного.