Шрифт:
Через несколько дней после того, как мы перестали волноваться за судьбу Октава, Би-би-си передала условную фразу: «Слоны едят землянику»; это значило, что борьба с оружием «фау» вступает в новую фазу и предстоят активные действия.
Мы уже говорили о русском инженере, работавшем на немцев. Бомбардировка Пеенемюнде застала его в Германии. Он был превосходно информирован о производстве оружия «фау» и готов был сообщить нам все, что было ему известно. Именно он потребовал от нас, чтобы Лондон сказал эту фразу, дабы удостовериться, с кем имеет дело.
Получив подтверждение, он просил организовать ему в Париже встречу с нашим представителем, который смог бы на глаз разобраться в сложных чертежах, относящихся к реактивному запуску «фау». Русский соглашался показать документы, но отказывался передать их нам или даже сфотографировать.
Эти данные были, бесспорно, самыми важными за все время нашей борьбы. Верну пришлось за ними отправиться в Париж, поручив на время своего отсутствия руководство «Централью» Маргарите Пелле.
Дату отъезда пришлось передвинуть вперед в связи с происшествием, которое показалось необычным даже в ту, изобилующую сюрпризами эпоху.
Около четырех часов утра Верна разбудил явившийся в «Централь» начальник одной из парижских филиальных групп. Дрожащими руками он развернул перед Верном газету и указал на жирный заголовок: «Полицейский комиссар убит в парижском предместье террористами».
— Так что же? — спросил Верн. — Ты будишь меня в такое время из-за дохлого полицейского комиссара?
— Этот комиссар, — ответил парижанин, — был нашим агентом № 99ХХХ. Люди из ФТП [35] недавно прислали ему гроб, как предупреждение о смертном приговоре. Мы немедленно приняли меры, чтобы известить ФТП о том, что этот комиссар работает с нами. Мы поручили это одному человеку, но тут произошло несчастье; этот тип оказался заядлым лжецом, исключенным из компартии еще в 1934 году. Он никому ничего не передал — и ФТП убили по ошибке нужного человека. Но это еще не все…
35
ФТП — «франтиреры и партизаны» — боевая организация Сопротивления, созданная и вдохновляемая коммунистами. В то время руководил ею Шарль Тийон. Организация работала совершенно самостоятельно, хотя и поддерживала связи с другими. (Примечание автора).
— Есть и другие неприятности?
— Да. На трупе была найдена твоя фотография.
— Ты думаешь, у меня мало забот без этой фотографии? Чем я могу помочь? Зачем она была у него?
— Ты просил сфабриковать тебе подлинное удостоверение личности, он хотел исполнить твою просьбу и не успел. Но и это еще не все!
— Недурной у тебя запасец!..
— Еще трое полицейских из той же подпольной ячейки тоже получили гробы. Их прикончат на этой неделе…
Выход был один: поскорее связаться с организацией ФТП и попросить их отменить приговоры. Верну пришлось отправиться в Париж немедленно, чтобы успеть выполнить за один раз две столь различных миссии.
Вот что рассказывает об этой экспедиции сам Верн.
Вторник
Демаркационной линии между оккупированной и неоккупированной зонами больше не существует, но все едущие в поезде подвергаются строгой проверке прямо в вагоне.
(К счастью, у Верна превосходная «карт д'идантитэ». При нем продовольственные карточки, справка с места работы (конечно, от того же Французского синдиката синтетических продуктов!), документ о демобилизации. Прошлое и настоящее вызубрены отлично. Через десять минут после прибытия в Париж Верн станет неким Жеромом Карданом, искусствоведом и критиком.
36
Верн смог кое-что записать лишь в период между 5 и 19 мая 1945 года. 5 мая его освободили из лагеря Маутхаузен, а 19 отправили в Париж на самолете. Записи были сделаны как рапорт французским властям и отчет о деятельности автора от 1940 до 1945 года. Бумаги не было. Записи были сделаны на полях библии, одолженной Верну американским военным священником-католиком, а в Париже были продиктованы машинистке. Приводимый ниже дневник является серией выдержек из того документа. Подлинник изобилует военной информацией, исповедями умерших в лагере, техническими данными. Он содержит нечто вроде научного завещания Верна. Поэтому приводить его полностью излишне. (Примечание автора).
Опыт показывает, что вернейший способ сойти за ученого искусствоведа — это говорить об одном искусстве терминами другого. Скажем, беседуя о живописи, надо поминать тональность, звучность, резонанс. В разговоре о музыке следует вставлять термины, характерные для живописи, — колорит, оттенок, освещение).
Лионский вокзал в Париже оцеплен, оцеплено и метро.
Идет всеобщая проверка документов. Узнаю несколько видных гестаповцев, но не думаю, чтобы они догадались, кто я.
На базу прибываю благополучно. Преображаюсь в Кардана.
Свидание происходит в Зале астрономии во Дворце открытий. Темнота кромешная, светят лишь звезды с потолка планетария. Невидимый собеседник спрашивает меня, не предпочитает ли Панург аутоморфные действия баховым фугам. Отвечаю, что «любовь, ненависть и стремление к могуществу являются тем треножником, на котором возгорается темное пламя».
По-прежнему скрываясь во тьме, мой собеседник устраивает мне форменный экзамен по межпланетным сообщениям.
Говорю ему о русских — Циолковском и Перельмане; о немцах Валье, Лее, Оберте, Гайле; об американцах Эдвардсе, Пендрее, Годдарде; о французе Эно-Пельтери.
Наконец, незнакомец заявляет, что он удовлетворен.
Он, конечно, не инженер X, а лишь один из его друзей и сотрудников. Но это неважно.
И после первых же фраз невидимки мне становится ясно, что этот человек и его группа знают об оружии «фау» решительно все.
Он говорит мне о времени и месте следующей встречи и предупреждает: если я пойду за ним сейчас — все кончено.
Выжидаю десять минут и выхожу: как будто, никто не следит за мной. Завтракаю близ площади Данфер-Рошро. Час провожу в книжном магазине Галиньяни. Покупаю несколько утопических романов Ганса Доминика. Возникает интересный разговор с немецким офицером, который видел, что я покупаю Доминика. Долго обсуждаем эволюцию утопического романа в Германии, от «Двух планет» Курта Лассвитца до книг, появившихся совсем недавно.