Когда три лионских деятеля попросили у нас убежища — а наша «Централь» представлялась им безопасным местом! — отказать им было очень трудно. Истинной роли «Централи» они не знали, а раскрывать ее мы не имели права. Отказ без объяснений неизбежно повлек бы за собой подозрения.

Вечер проходил спокойно. Скаут Рэнетт был послан в один из «почтовых ящиков» и несколько задержался, но это никого не встревожило. Решительно ни у кого не было никаких предчувствий.

Мы заканчивали обед, когда в двери столовой вломилось множество незнакомых людей. Они размахивали пистолетами и автоматами, стреляли в воздух и орали: «Полиция! Германская полиция!..»

Нас заставили повернуться к стене и поднять руки. Начался обыск. Верн был опознан немедленно, так как у немцев оказалась его фотография. Верну тут же сообщили, что именно он изобрел прицел для вертикальной бомбардировки системы Норден и теперь получает сдельно по пятьдесят фунтов за каждую бомбу, падающую на Германию. Это было лестно, но не точно; никакого прицела он не изобретал. Однако тут же он получил трепку, которой суждено было стать первой среди множества подобных в дальнейшем. По числу их Верну суждено было побить даже высокий личный рекорд Сен-Гаста.

«Никогда не следует попадаться в руки к врагам в школе, — заметил позже по этому поводу Верн. — На вашей спине будет сломано невероятное количество линеек…»

Пока мы беседовали, гестаповцы собрали целый ворох самых различных предметов. Наши вопросники и план немецких укреплений действительно были уликами. Но в той же куче лежали книги для глухонемых системы Брайля и аппаратик, при помощи которого слепые изучали азбуку Морзе. Гестаповцы всячески старались убедить нас в том, что этот аппарат — не что иное как радиопередатчик новейшей конструкции. Аргументы их были довольно однообразны.

Первые вопросы, заданные нам, показали, что они далеко не в курсе дел. Стало ясно: немцы знают, что они находятся в помещении «Централи», но о работе группы Марко Поло представления почти не имеют. Как мы и предвидели, Сен-Гаст не сказал ни единого слова. Нам предстояло последовать его примеру.

Впоследствии мы установили, что гестаповцы решили приберечь наше «дело» для себя, чтобы слава его раскрытия не досталась также и ведомству адмирала Канариса.

В помещении «Централи» была организована «мышеловка» — засада, которая привела к огромному количеству новых арестов. Эсэсовцы, совершившие эту операцию, вскоре добрались до тайного запаса рома, который сохранялся Октавом для Дня победы.

Кто бы ни пришел в интернат — преподаватель, родственник воспитанника, случайный гость, — пьяные гестаповцы неизменно встречали его ударом бутылки по голове. Было арестовано множество невинных людей, некоторые из них погибли в немецких концлагерях.

Пока работала «мышеловка», основные события развертывались в помещении лионской школы военных врачей, занятом штабом гестапо. Все наши люди под пытками молчали. Слепые питомцы интерната попрятали большинство улик и с удивительным мужеством отрицали все.

Однако гестаповцам удалось расшифровать список адресов, и 1 декабря 1943 года прокатилась вторая волна арестов. В эту вторую волну попал инженер Виньяль, изготовлявший все электрические и электронные приборы, в которых нуждалась организация.

Днем 24 ноября в «Централь» должен был прийти подполковник Мишель А., но предварительно он проявил обычную осторожность, — позвонил в школу. Он попросил к телефону «Вождя-Ворона». Такова была скаутская кличка Верна в 1927 году — немцы, разумеется, об этом не знали… Фашистские ищейки насторожились.

Мишель в трубку услышал голос с явно немецким акцентом:

— Фождь Форон просит фас явиться немедленно…

Мишелю все стало ясно. Он положил трубку и помчался в свою группу. Оттуда мгновенно была передана радиограмма в Лондон. Все прочие централи, в Лионе и других городах, немедленно переменили адреса.

В тот же вечер в Лондоне Октав попросил разрешения срочно вернуться во Францию.

Пытка ведется в точности так, как я представлял себе. Никак не могу приучиться терять сознание по своему усмотрению. Меня несут — я все ощущаю. Бросают на соломенную подстилку — и я лишаюсь чувств, хотя теперь это совершенно излишне. Прихожу в себя. Я — в просторном бараке. Лежу в чем-то вроде стойла, вокруг — люди.

Чей-то голос произносит:

— Петь «Марсельезу» мы не можем. Почтим погибших минутой молчания!

Тишина. Затем надо мной склоняется лицо с тонкими чертами, отмеченное бесконечной добротой. Знакомое лицо. Где я видел его? Ага, вспомнил: фото в газете, генерал Ганеваль…

Так он и рекомендуется. Трое других произносят поочередно:

— Мишель Кранэ, студент.

— Люсьен Шолан, инженер-электрик.

— Жан Комбэ, директор туристического агентства.

— Все так же невинны, как вы и я! — говорит генерал. — Но не будем сейчас обсуждать дела, здесь есть гестаповские шпионы…