Мадам лежала без сна, пытаясь понять, как удавалось их сестре де Вентимиль заставить Людовика быть почти примерным мужем при любовнице. Хотя, что тут думать, сестра просто родила, а король не успел начать ей изменять. Но такой вариант совершенно не подходил самой Шатору. Быть беременной и носить в собственном животе кого-то, кто будет там ерзать, стать неуклюжей и долгое время не иметь возможности заниматься с Людовиком любовью… Это даже опасно, в конце концов!

Мари-Анна не желала сознаваться самой себе, что отвергает счастье материнства прежде всего из-за этого – невозможности некоторое время иметь короля в любовниках. Кто знает, кем он соблазнится, пока фаворитка будет донашивать своего ребенка? Нет-нет, это очень опасно, никаких детей! Лучше уж делить ложе с сестрой. Лорагэ представляет меньшую угрозу, чем, например, та красотка из Сенарского леса. Шатору и сама не знала, почему вдруг так обеспокоилась женщиной в розовом, словно нутром чувствовала опасность. Шатору передали отзывы о мадам Ле Норман, услышанные в салонах госпожи Жоффрен и даже мадам де Тансен. Фаворитка нутром почувствовала настоящую угрозу своему спокойному существованию, успокаивало только то, что эта мадам из Сенарского леса была беременна и некоторое время не страшна.

Что ж, этим временем надо воспользоваться. Для того чтобы удержать короля в своих сетях, годились любые способы, кроме разве тех, что использовали две из сестер Нейль – развратные оргии де Майи и полное непротивление и неразборчивость Лорагэ. Но это и неплохо, рядом с глупой толстой Лорагэ мадам Шатору выглядит даже лучше, пусть Людовик почувствует эту разницу.

Еще немного поразмыслив, она решила дать согласие герцогу Ришелье на его, с первого взгляда, нелепое предложение: делить королевское ложе с сестрой. Лучше рядом глупая Лорагэ, у которой все мысли дальше простого соития не идут, чем какая-нибудь умница, которая сумеет развлечь не только в постели, но и в салоне.

Герцогу было написано письмо, содержавшее одно-единственное слово: «Согласна». Если бы только Шатору знать, какую пружину она отпустила, какие развернутся после этого события и чем лично для нее все закончится! Но человеку не дано знать о грядущих событиях, а если и дано, то не в подробностях.

Ришелье немедленно занялся подготовкой очень веселого ужина, последствия которого для многих оказались весьма плачевными, но для некоторых ожидаемыми…

Из покоев, в которых поселился герцог де Ришелье, доносился веселый женский смех, там ужинали его величество со своей фавориткой и сопровождавшими ее дамами: госпожой де Лорагэ, двумя принцессами де Конти, герцогиней Шартрской и еще кое-кем помельче. Герцог был в ударе, ужин получился приятным и весьма фривольным, даже Ришелье позволил себе распустить руки, конечно, не по отношению к мадам де Шатору или Лорагэ. Напротив, он умудрился увлечь обеих сестер вместе с его величеством в отдельную комнату, где стояла огромных размеров кровать, и запереть троицу там.

Повернув ключ в замке, герцог вздохнул, едва не отирая пот со лба. Услышав тихий смешок, Ришелье оглянулся и приложил палец к губам, показывая герцогине Шартрской, что не стоит никому рассказывать о такой забавной мелочи. Во дворе все привыкли к королевским шалостям и довольно странным предпочтениям, ведь мало кто даже при желании находил приятные черты у мадам Лорагэ, а Людовику она нравилась. Провести ночь в объятиях двух столь непохожих меж собой сестер показалось герцогине тоже капризом его величества. Что ж, на то он и король, чтобы его капризы выполнялись.

Вздохнув, но вовсе не из зависти, для себя он вовсе не хотел таких капризов, герцог Ришелье подмигнул герцогине Шартрской и предложил ей руку, чтобы проводить обратно в столовую, где веселая компания продолжала ужин. Не дойдя до выхода из комнаты, он вдруг выпустил руку мадам и… деловито ощупал зад своей невольной приятельницы. Неизвестно, чем бы все закончилось в другое время, но сейчас герцогиня только ахнула:

– Шалун!

Веселый вечер продолжился… и не только у короля…

Но именно для Людовика утро оказалось тяжелым, как и последующие дни.

Стук в дверь был очень требовательным. Заспанный слуга доктора Кассера, с трудом очнувшись ото сна, зашаркал стоптанными башмаками к входной двери. До чего же тяжело служить доктору! Ни ночью, ни днем никакого покоя, видно, снова кто-то рожает или попросту объелся до полусмерти, вот и требуют, чтобы его хозяин немедленно мчался перерезать пуповину или давать рвотное обжоре. Бывало, когда в горле у больного застревала кость или кому-то слишком крепко приложили по голове в драке… Всякое бывало, Марселя мало интересовал повод для стука, он дотащился до двери, зевая, распахнул ее, ожидая увидеть перепуганную служанку или какого-нибудь разбитного малого, вызвавшегося за звонкую монету сбегать за доктором.

Но увиденное, а главное, услышанное заставило его икнуть и встряхнуться. После первых же слов Марсель опрометью помчался за своим хозяином, забыв про башмаки. Помощь доктора требовалась… королю!

Уже немного погодя сам доктор Кассер, дрожа и ежеминутно моля Господа о помощи, пристраивал под руку его величества тазик, чтобы пустить венценосному пациенту кровь. Людовик чувствовал себя очень плохо, у него невыносимо болела голова и трясло, словно в лихорадке. Вокруг суетились две дамы, явно сестры, и множество разных людей. Почему рядом с королем не оказалось его собственного врача, непонятно, но доктор Кассер был единственным сведущим среди ахающих и охающих.

Но что он мог сказать? Совершенно непонятная лихорадка сотрясала его величество и 8, и 9 августа. Не помогло и слабительное, королю становилось все хуже. Герцог Ришелье отвел доктора в сторону:

– Что вы думаете о причине недомогания?

Тот пожал плечами:

– Не знаю, не могу объяснить. Разве только отравление…

– Какое отравление, вы с ума сошли?! Король ел все, что и мы, но никто из бывших на ужине не почувствовал ни малейшего недомогания. Возможно, это простое переутомление.