[212]

бинные бомбы. Разорвались они довольно близко от лодки.

Уклонялся Каутский расчетливо и без промедления. Остальные бомбы рвались значительно дальше. Потом послышались какие-то по-новому неприятные звуки — это противник открыл артиллерийский огонь ныряющими снарядами. Но они нам и вовсе не причинили никакого вреда.

Преследование длилось час. За это время противник сбросил сорок бомб. Для психологической тренировки новичков, впервые участвующих в боевом походе, это неплохая доза.

Вообще, за каких-нибудь десять дней, прошедших после выхода из базы, экипаж заметно изменился. Большую роль в этом сыграла первая победа. У людей окрепла убежденность в своих силах, прибавилось сноровистости в работе. А теперь, после благополучно пережитой бомбежки, они чувствуют себя достаточно неуязвимыми. А ведь для каждого бойца, для подводника же в особенности, очень важно верить, что твой удар смертельно разит противника и, наоборот, вражеских ударов вполне возможно избежать.

На следующий день продолжалось испытание наших нервов. В полдень недалеко от лодки раздался сильный взрыв. Но акустик никого поблизости не услышал, да и осмотр в перископ показал, что горизонт чист. Осталось предположить, что бомбу сбросил самолет.

Но это была только прелюдия. В 18 часов гидроакустик доложил о шуме винтов миноносца с правого борта. Почти одновременно начали рваться глубинные бомбы. Взрывы то приближались, то удалялись.

— Давай-ка взглянем, командир, кто там упражняется в бомбометании, — предложил я Каутскому.

Но в перископ ничего рассмотреть не удалось: слишком темно и воздух насыщен туманной влагой.

Вот снова взрывы ближе, ближе…

— Перейти на ручное управление, — приказывает Каутский.

Это необходимая мера предосторожности во время бомбежки. Ведь от близкого взрыва может отказать электрическое управление рулями, и тогда лодка начнет проваливаться или, наоборот, выскочит на поверхность, на-

[213]

показ врагу. Горький опыт научил нас предупреждать эту неприятность.

В лодке стоит особая, какая-то густая тишина. Люди уже разобрали и приготовили аварийный инструмент: все эти клинья, брусья, пробки, заглушки, подпоры, струбцины — и стоят на своих постах с жесткими, окаменевшими лицами. Бомбежка действует и на тех, кто испытывал ее не раз. Сейчас напряжен каждый нерв, каждый мускул. После очередного взрыва обостренный слух ждет или плеска ворвавшейся в лодку воды, или тревожного возгласа в соседнем отсеке: «Пробоина в районе такого-то шпангоута!»

Но по-прежнему тихо в лодке. Только слышится равномерное пощелкивание приборов да монотонно гудят главные электродвигатели.

Негромко командует Каутский, уводя лодку в сторону от взрывов. Временами он стопорит ход, чтобы сбить с толку неприятельского акустика.

Наш акустик — единственный на лодке человек, который знает, далеко или близко от нас находится эсминец. Он даже слышит, когда бомбы падают в воду и погружаются до глубины, на которой им предстоит взорваться. Крепкие должны быть нервы у этого моряка!

По его докладам Каутский ориентируется в обстановке, строит все маневрирование. В момент взрыва ход прибавляется: все равно у противника из-за грохота обрывается акустический контакт с лодкой.

Долго тянутся минуты. Наконец после девяносто седьмой бомбы миноносец оставляет нас в покое. Шум его винтов начинает удаляться. С начала бомбежки прошло немногим более получаса. А кажется — целая вечность.

Вот. и еще одно испытание осталось позади.

До 2 февраля мы плавали без происшествий. А в этот день нам снова повезло. Около часу дня вахтенный командир увидел в перископ два транспорта, идущие в сопровождении двух сторожевиков и еще каких-то двух кораблей. Шли они примерно в трех с половиной милях от нас. Курсовой угол на конвой был вполне выгоден для атаки.

— Ну, бей, командир, — уступил я место у перископа Каутскому.

[214]

Он склонился к окуляру — невысокий, коренастый, широкий в кости. Командует быстро, отрывисто. Сближение происходит стремительно, на сходящихся курсах.

— Носовые — товсь!

И через какую-нибудь минуту:

— Носовые — пли!

С двенадцати кабельтовых четыре торпеды устремились к первому из транспортов. Две из них поразили цель. Транспорт начал тонуть.

Через четыре минуты после взрыва началась бомбежка. Первые бомбы рванули вблизи лодки. Александр Моисеевич увел лодку на глубину и начал уклоняться в сторону вражеского минного поля.

Тринадцать взрывов. Потом еще восемь. После этого бомбы рвутся довольно далеко в стороне. Наша тактика снова оправдала себя. Не решаются немцы лезть на свои мины. Ходят рядом и бомбят не то для профилактики, не то для очистки совести. Обидно, поди, потерять транспорт на восемь тысяч тонн.

Через часа два преследователи удалились.

На следующий день радист принял приказание возвращаться в базу. Мы шли домой празднично-возбужденные, довольные результатами похода. Враг потерял два крупных судна, и ни одна из ста девяноста семи глубинных бомб, предназначавшихся для нас, не нанесла лодке сколько-нибудь серьезных повреждений. Это был несомненный успех молодого командира корабля, свидетельство его тактической зрелости и твердой воли. Это был несомненный успех молодого экипажа, добившегося хорошей сплаванности и с честью выдержавшего суровое испытание. Ведь несмотря на то, что на лодке служило немало опытных моряков, экипаж-то в его новом составе оставался молодым — срабатываться приходилось заново. И в том, что сработались люди быстро, была немалая заслуга ветеранов «Щ-402», ее славного боевого ядра.