«Через несколько месяцев моего пребывания в Харькове я уже могла принять прибывшую литературу из Кишиневской типографии и заграничную, разослать ее куда надо и добывать необходимые средства», — пишет Любовь Николаевна.

Описание одной только маминой поездки дает ясное представление о жизни агента — это не какая-то героическая акция, как, скажем, вывоз типографии «Рабочего знамени» из-под носа у жандармов, а обычная, будничная работа.

«Для установления связи с ближайшими городами, — пишет Любовь Николаевна, — пришлось побывать в Тамбове и Воронеже, где не было вполне своих людей, но где можно было получить связь кружным путем. В Тамбове я нашла свою старую знакомую Ф. Я. Тимофееву. Знакомство это завязалось в Петербурге в студенческие годы… Группа народовольцев сидела в тюрьме на Выборгской стороне, в Крестах. На свидание к заключенным ходили в качестве „невест“ знакомые. Вот такую „невесту“ я и знала. Теперь она была женой Мягкова, они знали в Тамбове подходящую публику. Мое посещение оказалось удачным… Потолковали о задачах социал-демократии, об „Искре“. Встретила сочувствие, оставила несколько номеров газеты, адрес для посылки материалов, для переписки со мной. Согласились получать небольшой транспорт литературы и собирать денежные средства. В Воронеже я хотела повидать товарища, которого знала в Полтаве, но его не было в городе. Оставила его жене адрес для посылки материалов в редакцию и несколько номеров „Искры“. В Козлове думала связаться с железнодорожными рабочими по данному мне в Харькове адресу, но никого не нашла. Опоздала к поезду, пришлось всю ночь просидеть на вокзале. Денег не было, последние истратила на билет. Есть хотелось до дурноты, устала. Дождалась утреннего поезда и уехала к себе в Харьков…» Это повседневная работа, но случалось и другое.

Осталась без хозяина после арестов подпольная типография «Рабочего знамени» — вот-вот ее найдет полиция. Была арестована вся группа, кроме одного товарища, он и предлагал взять типографское оборудование желающим, но предупреждал, что надо быть осторожным — полиция обшаривает поселок.

На опасное дело, от которого отказались другие группы, решилась Любовь Николаевна: Кишиневской типографии был нужен шрифт, его не хватало, доставать было трудно. Любовь Николаевна договорилась с Иваном Радченко, Касьяном, оказавшимся проездом в Харькове. «Техника» была спрятана у фельдшерицы в поселке немцев-колонистов близ города Александровска Екатеринославской губернии. Поехали вместе, в поселок мать отправилась «на разведку» одна, на случай встречи с полицией приготовила «версию»: она хотела бы устроиться здесь на работу (диплом фельдшерицы у нее с собой). Хранительница «техники», по словам Любови Николаевны, от страха была близка к помешательству (теперь сказали бы — «в стрессовом состоянии»). Договорились — за грузом приедет на подводе Иван Иванович. Фельдшерица сказала, что все упаковано, просила забрать поскорее — в поселке уже шарят жандармы.

Касьян нанял в Александровске возчика с подводой. Мать взяла билеты на вечерний поезд, осталась ждать на вокзале. Было договорено с одним товарищем (Левиным), что он приедет на вокзал помочь с тяжелым грузом. Касьян с «техникой» приехал в Александровск вечером. Оказалось, что оборудование не было упаковано, пришлось сложить всё — валики, рамки для набора, шрифт — в корзину; тогда в ходу были корзины с крышками, заменявшие чемоданы. Тяжесть была большая, а привлекать к погрузке возчика не хотелось. Левин обещания не сдержал — на вокзал не явился. «Струсил», как они посчитали.

«…И пришлось Ивану самому грузить корзину в вагон. Только поезд тронулся, как ехавший в том же вагоне старик еврей поднял суматоху, крича, что у него украли золотой десятирублевик. На следующей станции был вызван жандарм, и у пассажиров произвели личный обыск…» — пишет мама. Можно представить тревогу Ивана, когда начался обыск. К счастью, проверяли только карманы — пассажирскую кладь не тронули.

В Конотопе, куда везли «добычу», ее погрузили на телегу. Иван сел рядом и вскоре увидел, что из щелей корзины понемногу высыпаются свинцовые литеры. К счастью, возчик, сидевший на передке, этого не заметил. Опасное дело закончилось благополучно. Только комплект шрифта оказался неполным — не хватало некоторых букв. Это обнаружили сразу, приехав в «отчий дом» Радченко, потому что маму охватило нетерпение и она захотела немедля набрать первомайский искровский листок (кстати, из Кишинева приехал Нафтул Шац, чтобы разобраться с привезенной «техникой»). «Помню, как я была вне себя от огорчения», — восклицает Любовь Николаевна. Рискованное предприятие не смогло обеспечить Кишиневскую типографию.

Стихия была не только очень смела, она любила риск: чувство близкой опасности, преодоление страха и радость победы. В эпизоде с похищением «типографии» всё это видно: и высокая степень риска («из-под носа у жандармов»!), и незастрахованность от любой случайности. Решилось это дело внезапно и, мне думается, единолично: Касьян оказался в Харькове случайно, но весьма кстати. Отказать смелой Любе он, конечно, не мог, даже если сомневался в удаче и целесообразности, — он был очень привязан к своей невестке.

Было что-то в моей матери от амазонки-воительницы (свойство это сообщало ей своеобразную прелесть и привлекательность). Она была захвачена полностью борьбой, революционным движением, нацеленным в эти годы на уничтожение самодержавия, войну с охранкой. Энергия и темперамент Любови Николаевны совпадали с общей энергией движения.

Была ли у Любови Николаевны какая-то целостная концепция, в которой конечная цель увязывалась с действиями сегодня, — не знаю. Одно можно сказать: первые годы ее «новой жизни» она не сомневалась в правильности пути, выбранного в Пскове.

В январе 1902 года мама получила телеграмму из Петербурга: арестован Степан Иванович, дети остались одни, с прислугой. Передав наскоро свои партийные дела, Любовь Николаевна бросилась в Питер, не спросив разрешения на въезд в столицу. Петербургская полиция придираться не стала, разрешила даже «пребывание» на три недели «для устройства семейных дел». Так предполагали жандармы (ох уж эти «свирепые» жандармы!), но мама «располагала» иначе.

«Однако заняться ликвидацией квартиры и устройством детей не пришлось. Необходимо было наладить дела организации…» — пишет Любовь Николаевна. После арестов в петербургской группе «Искры» — а их было много — оборвались связи, невостребованным оказался транспорт, прибывший из Кишинева по железной дороге, а не забрать груз означало провалить типографию. Надо было найти нового получателя багажа, связать оборвавшиеся нити — подыскать замену арестованным. И Орша ринулась в бурный поток, еще кипевший после недавних арестов.

Вскоре мама обнаружила наблюдение за квартирой и, конечно же, филёров, «провожавших» ее. Шпиков становилось всё больше — признаки скорого ареста. Что делать? Бежать! Но как бежать — а дети? А партийные дела?

С делами не успела, бежать не смогла. Первого февраля вечером пришел Иван. «Обсуждали разные организационные, технические вопросы, денежные дела. Положение в Питере еще требовало участия одного из нас… Спешно все решали. А после ухода Ивана Ивановича явился за мной наряд полиции. Начался обыск…»