«В то утро, когда я был арестован на квартире Штейнингера [25 июля 1919 г. — Н. Б.] — я говорю о старшем из братьев, — я зашел к нему перед службой действительно по маловажному делу, не имеющему отношения к политике. В другой раз я мог бы зайти и по другому поводу, например, с целью войти в сношение с местной партией к. — д. [кадетов. — Н. Б.]. Во всяком случае, мне ничего не было известно о связи Штейнингера-старшего с военной организацией, а тем более об активном участии его в каком-либо подобном деле. Я не стучался бы так упорно в дверь его квартиры, если бы предполагал что-либо подобное… Штейнингера-старшего я представлял себе как муниципального деятеля, но не лидера и не заговорщика…» Подпись и дата: 4 августа 1919 г. [23]

Наивность мотивировок, странная для такого опытного конспиратора, говорит об усталости отца, даже о растерянности. Дело в том, что 30 июля, в ночном допросе, оборвавшемся на полуслове, Штейнингер признал связи «Национального центра» со ставками Колчака и Юденича, разъяснил содержание перехваченных писем и открыл ряд имен, скрытых под псевдонимами. [24] Значит, следователь, допрашивая отца, мог предъявить ему ряд установленных фактов. Осведомленность следователя, вероятно, была неожиданностью для отца и могла сбить его с заранее приготовленной версии.

Одиннадцатого августа отец отвечает следователю, что в Петроградской группе «Союза возрождения» вопрос о вооруженном восстании, о создании боевой политической организации, о «физической борьбе с большевиками» никогда не ставился и, как ему известно, в Московской группе — тоже.

На предложенные ему «дополнительные вопросы» (в тот же день? даты нет) отец отвечал: «…о „Национальном центре“ я ничего не знаю, ни с одним представителем „Нац. центра“ я не встречался и связей с ними не имел. Я даже не знаю, имеется ли в Петрограде организация „Нац. центра“…» Эти отрицательные ответы, сбивчивые и явно идущие вразрез с реальностью, равноценны отказу отвечать на вопросы.

Отец отказывается прямо назвать известных ему участников совещаний «Союза возрождения» и с настойчивостью повторяет: «При этом я вновь заявляю, что эти совещания к шпионажу, или к военным организациям, или к связям с таковыми отношения не имели. Я протестую против указания, что отказ назвать участников политических совещаний есть укрывательство шпионажа или что „Союз возрождения“ занимается таковым. В этом отношении мне остается только сослаться на мою личную честь…» Вспомнив, что для чекистов «личная честь» звучит как пережиток и предрассудок, отец ссылается на авторитетные имена, на бывших товарищей. «Меня с давних пор и хорошо знают такие коммунисты, как Л. Б. Каменев, М. А. Лурье-Ларин, А. М. Коллонтай, Д. Б. Рязанов и многие другие, которые, как бы они ни порицали мою политическую позицию и политическое поведение в настоящее время, не откажутся подтвердить, что к шпионажу я касательства иметь не мог». [25]

Чувствуется, что обвинение в шпионаже не только возмущает, но и пугает отца. В. И. Штейнингер был расстрелян еще до суда. Вероятно, не один он.

Так знал ли отец о «военном заговоре „Национального центра“», о связях его с военными силами белых? Конечно, для ВЧК не было особой разницы в том, «знал» или «участвовал». Мне, только что открывшей эту страницу папиной биографии, можно только догадываться, и я думаю: отец знал, но не участвовал.

В «Красной книге» материалов о суде по делу «Тактического центра» нет. Участие ЧК как бы ограничивалось следствием, но судебное заседание Ревтрибунала шло под председательством зампреда ВЧК Ксенофонтова. О самом процессе можно узнать коротко из предисловия ко второму изданию «Книги». Кстати сказать, оно написано редактором издания А. С. Велидовым, который и в 1989 году разделяет позиции составителей сборника, то есть поднимает высоко «доблестный труд» чекистов. Приведу одну цитату из этого предисловия, нужную мне для того, чтобы показать, как широко и разнолико было сопротивление большевистской власти в 1918–1920 годах.

«Материалы, опубликованные в „Красной книге ВЧК“, раскрывают перед нами картину ожесточенной борьбы сил старого мира против власти рабочих и крестьян. Перед читателем вереницей проходят представители самых разных антисоветских течений и групп: монархисты и кадеты, не скрывающие своей ненависти к новому строю, правые эсеры и меньшевики, называющие себя социалистами, а на деле боровшиеся против Советской власти, левые эсеры и анархисты, организаторы мятежей, убийств, взрывов, прикрывавшие свое истинное лицо громкими фразами о ненависти к империализму, о преданности идеалам революции, о верности трудовому народу. Разные партии, разные политические течения. Но всех их объединяла ненависть к большевизму, к пролетарской диктатуре». [26]

И это написано в наше время, написано человеком, читавшим опубликованные в книге документы. Нет, большевистская узость и тупость неистребимы!

Процесс «Тактического центра» прошел 16–20 августа 1920 года. Двадцать обвиняемых — двадцать руководителей и активных членов «Центра» — были приговорены к расстрелу. Казнь заменили десятью годами и другими сроками тюремного заключения. По словам Велидова, смягчение было следствием «чистосердечного раскаяния подсудимых». Это ложь! Никакого «общего раскаяния» не было. Большевики испугались реакции Запада. Расстрел крупных деятелей культуры и представителей социалистических партий России усугубил бы возмущение западной общественности и осуждение большевистского режима. С Запада шли письма протеста. Отца, например, взяли под защиту германские социал-демократы. Ленину пришлось считаться с осуждением процесса и подавления свободы в России вообще. В результате смертная казнь была заменена сроками тюремного заключения прямо в зале суда, а вскоре (1922 г.) все осужденные были амнистированы. Своеобразно, конечно, так как большая часть их была изгнана из России. «Вождь» как бы отвечал западным защитникам: вот и берите их себе.

Сначала о процессе я узнала из первого издания «Архипелага ГУЛАГ». Солженицын пишет, что на скамье подсудимых находилось 28 человек, но обвиняемых было больше — судили заочно и тех, кого не арестовали «по недоступности». В обвинительной речи Н. В. Крыленко заявил, что идет «суд истории над русской интеллигенцией, суд революции над ней». [27] Ни свидетели, ни материалы обвинения, кроме двух писем генералу Деникину, авторы которых находились за границей, на суде не фигурировали.