– Священный ченоте, – сказал Карлос.

– Что? – не понял я.

– Майя, как и другие индейские племена, верили, что боги нуждаются в человеческих жертвоприношениях, и здесь, на Юкатане, было принято бросать тела людей в священный водоем. Ритуал совершали особые жрецы, чаки. Совсем недавно мы прошли мимо каменной статуи в виде лежащего человека с поднятой головой, который держит в руках чашу, – это бог Чак Мул. В его чашу как раз и помещали сердца, вырванные из груди жертв.

Помянув этот кровавый индейский обычай, Карлос не преминул заметить, что все другие народы – как в Европе, так и в Азии: язычники, христиане и мусульмане – совершали немало жестокостей. А ведь это правда: получается, что человечество на протяжении всей своей истории тяготело к кровопролитиям, неизменно пытаясь прикрыться той или иной религией.

Решив разбить лагерь чуть позже, участники экспедиции и охранявшие их солдаты собрались возле ченоте, чтобы искупаться в темной прохладной воде. А вот меня в водоем не тянуло: как бы давно ни бросили туда последнюю жертву, мне все равно казалось, будто там обитают призраки невинно убиенных.

Пока все плавали, я пошел прогуляться к пирамиде El Castillo. Подниматься по крутому склону с высокими ступенями оказалось делом нелегким, тем паче что хотя большую часть растительности кто-то и удалил, однако, запнувшись за случайно оставшуюся лиану, можно было запросто загреметь по ступенькам вниз, к самому подножию.

Я проделал уже три четверти пути к вершине, когда вдруг увидел нечто, заставившее меня застыть на месте: огромные кровавые пятна на верхних ступенях. Кровь не выглядела свежей, но это еще ни о чем не говорило: в нашем жарком климате кровь, попавшая на нагретый солнцем камень, засыхает почти мгновенно.

Я в ужасе обернулся, словно ожидая увидеть позади адских псов из ночных кошмаров. И я действительно их увидел.

Сотни индейцев внезапно появились на расчищенном пространстве между пирамидой, на которую взбирался я, и водоемом, в котором плескались остальные участники экспедиции. Они явились молча, бесшумно, не проронив ни слова, не хрустнув ни единой веточкой.

Меня поразило не только их несметное количество, но также и их боевой наряд: копья, щиты и причудливые головные уборы. Мне уже доводилось видеть подобное и раньше: на стенах многих индейских строений, которые мы осматривали вместе с Карлосом, красовались изображения воинов прошлого. Они были сделаны в те далекие времена, когда на земле, которую ацтеки называли Сей Мир, властвовали могучие индейские империи.

Посреди великого множества внезапно появившихся на пирамиде воинов один выделялся пышным плюмажем из ярких зеленых, желтых и красных перьев.

Гадать не приходилось: то, конечно же, был Канек, мятежный вождь майя, собравший армию и возродивший «старые обычаи». Он поднял копье и издал вопль, на который его воинство откликнулось громовым ревом. Меньшая часть индейцев ринулась по ступеням пирамиды ко мне, а большая – к водоему.

Я выхватил из ножен мачете, и пока воины мчались вверх по ступенькам, издавая пронзительные крики, словно злые духи из индейского загробного мира, в голове моей вихрем пронеслась одна-единственная мысль: похоже, мне вскоре предстоит в ожидании своей очереди наблюдать, как моих спутников съедают одного за другим.

Хотя испанцы, при всем своем высокомерии, находили индейцев внешне привлекательными, достаточно было один раз взглянуть на Канека, чтобы понять, почему этот человек озлоблен на весь мир. Он представлял собой как раз то самое исключение, которое только подтверждает правило. Лицо у него было просто зверское: широкий нос и зубы, торчавшие над верхней губой, словно плоские клыки. Будучи могучего сложения, он вдобавок имел мощные и ненормально длинные руки, что отнюдь не украшало, но зато давало преимущество в схватке. Но было в Канеке и нечто даже еще более отталкивающее, чем внешность, – жестокость и злобный нрав.

Нас захватили в плен и посадили в деревянные клетки, словно предназначенных на убой животных, каковыми мы, по существу, и являлись. Клетки, в каждой из которых сидело по три-четыре узника, выстроили в длинный ряд. Меня посадили вместе с Карлосом и инквизитором-священником, братом Балтаром. Ближе к вечеру индейцы открыли первую клетку в ряду, выволокли наружу троих человек и сорвали с них одежду.

– Начинается, – сказал я Карлосу.

Но он, отвернувшись, сидел в углу, закрыв лицо руками. Балтар, напротив, смотрел на происходившее во все глаза, изумленно разинув рот. Я опустился на колени, вцепившись в деревянные прутья, и тоже наблюдал, преисполненный угрюмой решимости любой ценой выбраться отсюда. Я твердо вознамерился спастись сам и спасти своего друга.

Вместо того чтобы повести пленников наверх по ступенькам пирамиды, индейцы потащили их к чадящему костру. Затем одного из них подтолкнули так близко, что он, задыхаясь, начал глотать дым, а когда его отволокли назад, бедняга так ослаб в коленях, что уже не мог самостоятельно стоять. Но вот что интересно: от ужаса, только что искажавшего лицо пленного, не осталось и следа.

– Что они делают? – спросил инквизитор.

– Убивают его волю к сопротивлению.

Я понятия не имел, какое именно дурманящее вещество использовали майя, но догадался, что этот дым делал жертвы пассивными и легко управляемыми.