«Вчера вечером, часов в 9 после полудня, девушка лет двадцати прыгнула с Бендлерского моста в Ландверский канал с намерением покончить с жизнью самоубийством».

Она была спасена полицейским сержантом и помещена в Елизаветинскую больницу на Лютцештрассе. Никаких бумаг или каких-либо драгоценностей у нее не было, она отказывалась рассказывать что-либо о себе, или о мотивах своего поступка. Уже позже одна из женщин признала ее как «Анастасию», но в течение шести недель, когда она лежала в больнице, она никому не рассказывала о своем происхождении. 30 марта доктора и полиция отказались от попыток поговорить с ней и безымянную девушку отправили для наблюдения в психиатрическую клинику в Дальдорфе. Она провела там два года среди множества психических больных. Большую часть времени она проводила в постели, избегая всяческих визитеров и не проявляя никакого интереса к происходящему вокруг нее.

Ее здоровье ухудшалось, и ее вес, который был всего 8 стоунов 9 фунтов, уменьшился на 21 фунт. Во время бесконечных расспросов в течение ее пребывания в больнице, она упорно отказывалась рассказывать о себе, хотя известно, что некоторые сестры пользовались ее доверием. Если она была русской, как предполагали власти, и если она появилась в Германии незаконно, то страх перед репатриацией был бы некоторым оправданием ее молчания.

Воскресным утром в марте 1922 года была сделана первая попытка проникнуть в ее частный мир. Клара Пойтерт, пациентка этой же больницы, недавно выписавшаяся из нее, пошла в церковь при русском посольстве в Берлине. Там она рассказала бывшему царскому офицеру, капитану Николаю фон Швабе, что она видела членов императорской семьи, когда жила в Москве. И она была твердо убеждена, что видела среди пациентов в Дальдорфе Великую княжну Татьяну. Капитан фон Швабе рассказал об этом в эмигрантских кругах, и в приют хлынули толпы посетителей, не подозревавших, что персонал считал свою пациентку «Анастасией».

Была вызвана баронесса Буксгевден. Она неохотно приехала в Берлин и обнаружила, что пациентка не была готова, чтобы говорить с ней, или даже показать ей свое лицо. Понятно, что реакция баронессы была отрицательной. В результате большинство людей из эмигрантских кругов потеряли интерес к неизвестной, однако были и другие люди, которых это не остановило.

Барон фон Клейст, бывший провинциальный чиновник в русской Польше, потративший два месяца на то, что бы войти в доверие к пациентке, предложил забрать ее в свой дом. С согласия авторитетных специалистов больницы, женщина была выписана, все еще безмолвная и замкнувшаяся в себе. Когда семейный доктор барона осмотрел прибывшую, его выводы были не утешительными. Она страдала от острой анемии, было легкое кровоизлияние в легком, в другом легком обнаружились признаки плеврита. Доктор также отметил, что у нее было серьезное повреждение головы, которое она получила раньше.

В июне 1922 года, по словам барона Клейста, ему и его жене удалось поговорить со своей протеже в частном порядке. Барон рассказал, что она сообщила им обоим, совершенно уверенно, о том, что она действительно была Великой княжной Анастасией; что она присутствовала при расстреле императорского семейства и что она была единственной оставшейся в живых. Она спряталась за одну из сестер, также была ранена, а затем потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она обнаружила, что находится вместе с семьей солдата, который спас ее в последнюю минуту от большевиков.

По словам барона Клейста, Великая княжна вместе с семьей солдата добралась до Румынии, а затем в одиночку до Берлина.

В другом разговоре, сообщил барон, таинственная девушка сделала добавление к своему рассказу. Она назвала фамилию солдата — Александр Чайковский, и сказала, что у нее был ребенок от него, сын, родившийся во время бегства из России. Чайковский погиб во время уличных беспорядков в Бухаресте, а ее ребенок был оставлен в сиротском приюте. Как только барон Клейст рассказал о том, что его подопечная была Великой княжной Анастасией, эта новость быстро распространилась в эмигрантских кругах.

Прежняя благодарность барону быстро превратилась в негодование, когда он позволил приходить людям, чтобы приставать к ней с вопросами и разглядывать ее, как животное в клетке. Жизнь продолжалась, сопровождаемая неуверенностью и болезнями.

В июле 1922 года, у нее нарушилось дыхание, появились боли в легком; она вынуждена была обращаться к врачу по три раза в день, а также принимать морфий. Доктор рассказывал: «…Во сне, она разговаривала по-русски, с хорошим произношением, но, по большей части, на несущественные темы». Но пациентка неожиданно почувствовала себя лучше и убежала из дома.

Период между 1922 и 1927 годами был беспокойным; она много раз меняла местожительство, попадала из одной больницы в другую. Хотя неприятности в ее жизни умножались, она, по-прежнему, оставалась несговорчивой. Ее здоровье снова ухудшилось, у нее начался туберкулез, который почти убивал ее. Но за эти пять лет королевские семейства Европы начали проявлять активный интерес к ней. Ее посетила принцесса Хейнрих Прусская, сестра царицы и кронпринцесса Сесиль Прусская, невестка кайзера Вильгельма.

В 1925 году эта история вызвала замешательство при дворе в Копенгагене, и мать царя, императрица Мария, жившая там вместе со своей младшей дочерью Ольгой, братом Марии принцем Вольдемаром Датским, попросила датского представителя в Берлине Херлуфа Цале разобраться в этом деле, наконец.

Таинственную незнакомку посетил в больнице Алексей Волков, бывший слуга царицы. Великая княгиня Ольга также просила Пьера Жильяра и его жену Шуру, которая была сиделкой при молодой Анастасии, чтобы они пришли и посмотрели на нее. Если Жильяр увидит какие-либо признаки, что больная действительно Анастасия, он должен был сообщить об этом Великой княгине, и та сама приедет.