— Ты видел — он послушался!

— Да, но... вот еще один. Вон он, вон, видишь, справа!

На этого призрака заклинания, однако, не подействовали: должно быть, манипулятор обратился в бегство, и разгневанный барон выпустил в привидение всю обойму своего огромного пистолета.

— Ну что, получил?! — Барон вдруг закрыл лицо руками и опрометью бросился к дому.

— Послушай, поди-ка сюда, нет, ну серьезно, — бормотал он минуту спустя, схватив за грудки того друга, что явно был заводилой. — Поклянись мне... дай слово дворянина, что все это не обман, что вы не разыгрываете меня, что...

— Клянусь честью! — торжественно ответил тот, для кого честь дворянина была понятием отвлеченным и кто больше любил иезуитские выходки типа комбинации из трех пальцев в кармане, рожек за спиной, подножки и так далее.

Но барон едва не разрыдался.

В этот момент я впервые обратил внимание на то, что происходит между Лоренцо (вторым другом) и Мартой (сестрой графа). Эти двое, я заметил, не принимали никакого участия в разыгрывающейся драматической сцене, а пристально смотрели друг на друга. Точнее, мужчина пристально смотрел на женщину, повернувшись к ней вполоборота, тогда как она с отрешенным видом разглядывала носки своих туфель. Ему, высокому, ладно скроенному, было, наверное, лет сорок; ей — может быть, даже на год или два поболее (это чувствовалось по некоторой усталости в движениях), однако блестящие темные волосы, гибкая фигурка и ослепительный, какой-то фосфорический цвет лица были совсем как у юной девушки... Не знаю, чем бы закончились их безмолвный диалог и мои наблюдения, если б не подоспел граф со своим верным управляющим.

Тем временем призраки всех сортов величественно стояли или медленно передвигались по дому; пугала приходилось то и дело перемещать, дабы простак барон, воодушевленный своей отчаянной отвагой, приблизившись и схватив ненароком одно из них, не остался бы с обычной простыней в руке. Итак, вернемся к привидениям: отдельные из них действительно «удались». Во всяком случае, стоит упомянуть о том любопытном впечатлении, которое они производили и на меня, и — позволю себе предположить — на графа и его друзей.

Если начистоту, при виде их в этой темноте на нас моментами нападала жуть. Ведь их проходы сопровождались к тому же такими звуковыми эффектами, как звяканье цепей, завывания, стоны, хлопанье саванов на ветру. Все это, мягко говоря, леденило душу. Сюда нужно добавить душераздирающие крики барона: сами подумайте, если нам, знавшим о розыгрыше, было страшновато, что испытывал он?

В этой круговерти проходило время, час был уже поздний.

— Так ты приедешь?

В голосе Лоренцо звучало лихорадочное нетерпение. Они с Мартой внезапно вошли в комнату, и я едва успел спрятаться за портьерой. Конечно же, за ней обнаружилась незапертая дверь, и я мог вполне ускользнуть, однако остался на месте.

— Приедешь?

— Нет. Не могу... Нет.

— Но почему! Хоть раз ты можешь мне объяснить — почему?

— Ну, видишь ли... Да нет, правда, Лоренцо, я не могу. Я... никуда отсюда не выезжаю.

— Ложь! Ты ездишь к теткам, я знаю, ты часто бываешь в городе. Ну что тебе стоит заглянуть на полчаса? Клянусь — дольше я тебя не задержу. Мы там будем только вдвоем, ведь тебе известно, что я один, как собака... Ну скажи, приедешь?

— Нет, нет! И потом, если брат...

— Брат! Вечно ты о своем брате! Слава Богу, ты совершеннолетняя и вправе поступать, как тебе заблагорассудится. Твой брат — он же не глупый человек, мог бы и понять, что ты...

— Нет. Ты его не знаешь.

— Опять все сначала! Да при чем здесь он, в конце-то концов?! И вообще, не обязательно, чтобы он знал об этом. А может, ты боишься, что я... Но, Марта, мне ведь совсем не это нужно! Я только хочу поговорить с тобой хоть раз начистоту, спокойно, не прячась... Или, может быть... Ну вот, опять я говорю, а ты отмалчиваешься! Ну скажи же что-нибудь, давай объяснимся!

— Мне нечего сказать тебе, ты все знаешь, я тебе уже все сказала.

— Что?.. Что ты мне сказала? Ты только твердишь без конца: нет, нет, не могу. Скажи уж лучше — не хочешь.

— Да, именно не хочу.

— Неправда, не гневи Бога! Нельзя же всю жизнь лицемерить, скрывать свои чувства! Да разруби ты этот мрачный узел, что иссушил твое сердце! Пускай я безумен, но неужто я не заслужил хоть одного человеческого слова?

— Не мучай меня, Лоренцо!

— Я не мучаю тебя, Марта. Я тебя люблю, а ты мне не веришь, ну что мне сделать, чтоб ты поверила?! Нет, это не просто недоверие, это... я не знаю... это тиранство какое-то... какая-то темная, зловещая сила... Отчего ты так холодна и надменна, точно горная вершина, отчего так эгоистична... Боже мой, что я говорю! Нет, ты чудная, нежная, ты... Ты даже не представляешь, как мне хочется обнять тебя... Ты ослепительна, как снег, и все же от тебя исходит тепло... твои тонкие руки, твои губы, твои лучистые ресницы... Прости, я не то хотел сказать... Господи, я все говорю, говорю — и никакого отклика!.. Я люблю тебя, Марта! Но и ты меня любишь, я знаю это, чувствую по дрожи твоего голоса, по глазам — они не в силах меня обмануть. А раз так...