Мы заняли столик на двоих в глубине зала, у стены. Я начал жевать, она сразу закурила. Сигарета была длинная и белая — дамская. Ища тему для разговора, я задал пару вопросов об Андрее. Она стала рассказывать, но я не слушал. Или почти не слушал. Ну какое мне дело, чем занят парень девушки, сидящей напротив, если можно просто смотреть на белые ровные зубы, то появляющиеся, то скрывающиеся за губами, которые, казалось, еще ни разу не портили помадой. На кожу, живую и чистую, на пальцы, которые — как это — ах да, порхают перед лицом, когда ей хочется сделать смысловое ударение. Ударения эти я с удовольствием отмечал, со смущением поглощая те куски мяса, что набрал себе на поднос. Со смыслом хуже. Но кое-что я уловил.

Выяснилось, что машина у Андрея не от родителей, как я было решил. Он ее сам заработал, создав собственное дело. По словам Лады, Андрей придумал сдавать в аренду мобильные телефоны тем, кто ложится в больницу. Люди это в основном пожилые, собственных мобильников у них нет, да и не нужны они в обычной жизни. Родные же, как выяснилось, готовы заплатить разумные деньги за аренду телефона на одну — три недели. Андрей договорился с одной больницей, накупил на Савеловском рынке старых аппаратов, приобрел несколько номеров БИ-лайн и МТС, карточки телефонные и начал свое дело. Сейчас у него мобильные пункты в шести больницах и двух домах престарелых.

У нее была правильная литературная речь, с чудовищными вкраплениями молодежного сленга. То и дело мелькали «отстой», «по приколу», «кульно». Сначала меня это слегка раздражало, а потом я подумал: ну забыли же напрочь, что когда-то означало слово «восторг». Если современная бабушка спокойно произносит немыслимую в семнадцатом веке фразу: «Я восторгаюсь этой книгой», почему ее внучка не может сказать: «Я на эту музыку забила»? К тому же она (Лада, не бабушка) ни разу не сказала ни «вау», ни «упс». А если, слушая все эти «библа» и «тусня», сосредоточиться исключительно на шее или глазах… Я вынырнул вовремя, перед десертом.

Дома у меня Лада первым делом попросилась в душ, вышла из ванной в моем халате и развесила сушиться белье. Я предложил запихнуть ее джинсы и рубашку в стиральную машину, распечатал новую пару домашних джинсов, купленных недавно («две пары по цене одной», плевался, но купил), и достал чистую футболку. Предлагал тапочки, но она осталась босиком.

Она совсем не кокетничала и почти ничего не говорила. Не ахала в комнате с колокольчиками, лишь молча ходила от одного к другому, а потом предложила разобрать кучу книг, так и валявшихся на полу. Найдя на кухне тряпку, Лада стала протирать книги. Я ставил их на полки, одну за одной, получая из рук красивой, молодой, молчаливой, необъяснимо элегантной в бесформенной футболке до колен, девушки. Никогда не считал уборку увлекательным занятием, а вот поди ж ты, два часа — как две минуты.

А ведь она даже не спросила, почему это Соловьев с Ключевским вперемежку валяются на полу. Хотя два вопроса она задала. Один — о двери рядом с ванной, запечатанной эпоксидкой. Я, не вдаваясь в подробности, объяснил, что за дверью — мусоропровод, откуда постоянно лезли тараканы и мыши, да и от запаха избавиться иначе не получалось. Вот я ее и заделал тем герметиком, который был под рукой. А заодно привесил табличку, которую давным-давно свинтил с двери на станции метро «Боровицкая», у выхода с эскалатора. Сейчас на той двери краской написан код, что-то вроде «СА 74 В3», и еще какие-то цифры и буквы. А лет пять назад висела вот эта табличка с надписью «Комната хранения дверей».

(Ничего я больше не стал объяснять: ни своего дурацкого состояния, когда Алена объявила, что ей надоело жить на два дома и все мои старания ее удержать, все эти «ужимки и прыжки», как она выразилась, лишь раздражают ее «и мучают Егора»; ни пьянства с Полом беспробудного, благо лето и каникулы; ни геройства этого мальчишеского в сорок лет, с ломанием сирени у Дома Пашкова и кражей таблички в метро. Ничего. Ничего, ничего. Как-нибудь.)

А второй вопрос: неужели у меня на самом деле нет телевизора?

Я ответил, что есть. Только он в комнате хранения дверей. Тут я сказал, что когда жена от меня уходила, на все мои вопросы она дала ответ лишь один раз: почему-почему, телевизор смотришь весь вечер каждый день, вот почему. Что-то такое в тоне у нее было, что я тогда телевизор к мусоропроводу поставил. Так он там и стоит.

Исчерпав тему обстановки, мы как-то незаметно свернули сначала на коллекцию, а оттуда — на мои нынешние разыскания. Она так хорошо слушала, что я, сам того не желая, все ей рассказал, закончив вчерашними попытками как-то использовать ключ-колокольчик. И про то, что ничего не получилось: либо дата рождения не та, либо стрелки цифры означают что-то другое, а не строки и слова.

Тогда она задали простой вопрос: могли ли слова «от рождения» относиться не к автору, а к персонажу? Я ответил, что если даже согласиться с тем, что поэма написана от лица Иуды, то это ничего не даст. День рождения Иуды неизвестен. Хорошо, а других персонажей там нет? А Тот, к кому Иуда обращается? Но тут уж с днем рождения совсем туго. Известно лишь, что где-то вначале он витал над бездной. Нет, не этот Тот, а Тот другой, у него-то есть день рождения? Какой другой? Ах Тот?!

Какой же я болван! Хвостинин в своих записках употребляет оборот «от рождения Господа нашего Иисуса Христа». От рождения! От 25-го. От двадцать пятой строфы.