– Я тебя давил?! Окстись, подруга!

– Давил, Истомин. Ты разогнал всех моих друзей: они тебя не устраивали, они были для тебя примитивными, они ходили в походы и пели у костра песни, которые ты не понимал. Ты не дал мне пойти в аспирантуру: женщина не должна быть слишком занятой, любая эмансипация, по-твоему, имеет границы. Ты отнимал у меня дело, но ничего не давал взамен. Ни себя не давал, ни дома... В самом деле, Истомин, зачем ты заставлял меня сидеть в четырех стенах? Для порядка? Зачем мне был дом без тебя? Без тебя я прекрасно жила с мамой... Кстати, и с ней ты меня постоянно ссорил, ты настраивал меня против нее, и я верила, верила - тебе, потому что любила тебя, и мама уходила от меня, уходила, а когда я вернулась к ней, она была для меня другой, не прежней, я уже смотрела на нее твоими глазами, меня раздражало то, что раздражало тебя...

– Ты же работала.

– Я потеряла темп, Истомин, потеряла кураж. Я работаю по инерции, потому что так надо, потому что все работают и есть хочется... Я согласна, согласна, я не Эйнштейн и даже не Софья Ковалевская, пороху бы я не изобрела, но я _хотела_ работать. Истомин, я _хотела_ изобретать порох, а ты мне очень разумно объяснил, почему это глупо, почему этого делать не следует...

– И ты поверила?

– Я не поверила, я подчинилась. Мы всегда подчиняемся тем, кого любим.

– Ишь ты, "любимо... Я слыхал, ты потом замуж вышла?

– Да. За одного из тех, кого ты разогнал.

– Хороший парень?

– Наверно.

– Что ж разошлись?

– Он по-прежнему ходил в походы, Истомин, и пел у костра песни, которые уже мне не нравились.

– А при чем здесь я?

– Ты начал меня подгонять под свой размер, начал ломать, а потом тебе надоело и ты махал топором по инерции, по обязанности, скорее даже отмахивался. И вот когда я поняла, что тебе _надоело_, я ушла. Но ты прилично надо мной потрудился, полработы - твои, честно... Это страшно жить полуфабрикатом, Истомин: я еще не стала тобой, но уже не была собой...

– Я тебя не понимаю, - нервно сказал Истомин.

– Все ты понимаешь, не ври. Ты же у нас инженер человеческих душ, как ты сам о себе думаешь. Ты же не смог быть просто инженером, не захотел, и, наверно, правильно сделал. Ты нашел призвание, Истомин?

– Я его не искал. Я знал о нем всегда: и когда был студентом, и когда стал инженером... Кстати, подруга, не ты ли мне долдонила: пиши, пиши, пиши? Не ты ли убеждала: бросай к черту свои самолеты, кропай нетленки?

– Я долдонила, я.

– Значит, понимала меня? Прониклась, так сказать, ситуацией...

– Я всегда тебя понимала. Поэтому и ушла...

– Опять двадцать пять, отдай за рыбу деньги!
– В сердцах Истомин пустил непонятное крылатое выражение, ненавязчиво полученное им в наследство от далеких рязанских предков.

У него постепенно крепло желание открыть на ходу правую дверь и легонько подтолкнуть в мелькающее пространство непрошеную спутницу. Но кого, спрашивается, подтолкнешь, если спутница сама утверждает, что ее нет, что она - облако в джинсах популярной фирмы "Ли"? Да и если б была как можно! Истомин свято чтил Уголовный кодекс, любил к месту его цитировать, да и гуманен он был, "инженер человеческих душ", миролюбив и кроток, тараканов - и тех жене доверял давить, сам не марал подошвы домашних тапок.

Поэтому, сменив гнев на милость, хотел сказать что-то нейтральное, теплое, душевное, но не успел. Сзади, как гром небесный, раздался трубный глас дорожного бога, усиленный казенным репродуктором:

– Водитель автомашины ноль три - двадцать, прекратите движение и поставьте транспортное средство на обочину.

Истомин матюкнулся про себя, лихорадочно соображая, что же он такое сотворил, какой пункт священных правил дорожного движения ненароком нарушил. Семнадцать лет непрерывного водительского стажа - в любое время года, в любую погоду, и в снег, и в ветер, и в звезд ночной полет научили его не нарушать по неведению: водители с таким опытом если и нарушают, то сознательно, они смело идут на вполне обдуманный риск, не опасаясь вредных для себя последствий.

Похоже, скорость превысил, решил Истомин и погнал, тормозя, "жигуль" на обочину.

Канареечных цветов машина ГАИ объехала истоминское транспортное средство и встала чуть впереди. Из нее неторопливо вылез невысокий, но крепкого телосложения капитан и, лучезарно улыбаясь, направился к машине ноль три - двадцать. Истомин тоже вышел на волю и ждал капитана, улыбаясь ничуть не менее лучезарно.

– Инспектор ГАИ капитан Спичкин, - представился капитан Спичкин. Почему нарушаете, товарищ водитель? Почему вы двигались по трассе со скоростью сто километров в час?

– Не иначе случайно. Не иначе задумался, - срочно повинился Истомин, лихорадочно между тем вспоминая, где он слышал фамилию Спичкин как раз в приложении к работнику доблестной Госавтоинспекции.
– Я, товарищ капитан, сто лет ничего не нарушал, мне это по должности не положено.
– И он протянул Спичкину ворох красивых удостоверений, где говорилось, что без него, без Истомина, советская милиция пропадет, захиреет.

Капитан Спичкин все удостоверения внимательнейшим образом рассмотрел, вернул Истомину и сказал не без должного уважения в голосе: