Пока грешники выли на вертелах, смотрители винных погребов и виночерпии — тени указанного выше ранга — расставляли на столах бутылки и бокалы. Бутылки были наполнены слезами лицемеров и неверных вдов, ханжей, людей, особо чувствительных и кающихся из слабодушия. Тут были также бутылки, наполненные слезами завистников, пролитыми при виде чужого счастья, слезами эгоистов, пролитыми при виде чужого горя от радости, что не их оно постигло. Были и слезы смеющихся наследников и слезы сыновей, проливаемые над гробом скупого жестокого отца. Бутылки, предназначавшиеся для десерта, были наполнены слезами священников, которые, желая растрогать своих слушателей, выступают в роли комедиантов на алтаре. А для того чтобы сделать напиток более острым, в него подмешали еще слезы блудниц, плачущих от голода до тех пор, пока не явится покупатель, желающий за деньги насладиться грехом. Сюда же добавили еще слезы сводников и своден, врачей и бесчестных адвокатов, слезы, которые эти господа проливают, жалуясь на плохие времена. На отдельных столиках, приготовленных для сатаны и князей ада, стояли бутылки, наполненные благороднейшим напитком, шипящим, искристым и пьянящим. То была смесь из слез, которые проливают над несчастьями своих народов великие мира сего, не препятствующие, однако, своим чиновникам выдумывать для этих народов все новые мучения, слез дев, оплакивающих утрату своей невинности и продающих себя с еще влажными глазами, и слез временщиков, попавших в немилость и плачущих о том, что теперь они уже не могут грабить и притеснять других, пользуясь покровительством своего государя.

Когда несчастные тени накрыли столы и стали за креслами властелинов ада, так же подобострастно и смиренно, как обычно стоят немцы перед своими повелителями, из покоев сатаны вышли вельможи подземного царства. Впереди шли квартирмейстеры сатанинского двора, спутники людей. То были всевозможные грехи, отвратительный призрак смерти, голод, болезни, мор, война, несправедливость, бедность, отчаяние, властолюбие, насилие, гордость, презрение, богатство, скупость, сластолюбие, заблуждение, зависть, любопытство и разврат. За ними следовали телохранители, потом камергеры. Далее шествовали пажи с горящими факелами, изготовленными из душ монахов, которые делают детей чужим женам и призывают мужей завещать на смертном одре все свое состояние церкви, не заботясь о том, что свое собственное прелюбодейское отродье они тем самым обрекают на нищету. Потом вышел сам всемогущий сатана, а вслед за ним — вельможи его двора в порядке, соответствующем их сану и милости, которой они пользовались у повелителя. Дьяволы почтительно склонились, пажи поставили факелы на стол сатаны, а он с гордой и победоносной миной взошел на свой высокий трон и произнес следующую речь:

— Князья, вельможи, бессмертные духи, приветствую вас! Восторг охватывает меня при виде такого неисчислимого множества героев. Мы все еще те же, какими были, когда впервые проснулись в этой бездне{14}, когда впервые здесь собрались. Только здесь, среди нас, царит полное согласие, только ад знает единодушие, только мы стремимся к одной и той же цели. Тому, кто властвует над вами, легко забыть однообразный блеск небесного царства. Я признаю: мы немало страдали и посейчас страдаем, потому что тот, кто, кажется, боится нас еще больше, чем мы его, ставит всяческие преграды к тому, чтобы мы прикладывали и развивали наши силы. Но сознание, что мы можем карать сынов праха, его жалких любимцев, созерцание их безумия и их пороков, благодаря которым неизменно рушатся все его замыслы, — все это сторицей вознаграждает нас за наши страдания. Слава вам всем, вдохновляемым этой мыслью!

Узнайте же, почему я решил устроить сегодня для вас этот пир. Фауст, отважный смертный, который, подобно нам, спорит с предвечным и сила духа которого может сделать его достойным поселиться когда-нибудь вместе с нами в преисподней, изобрел легкий способ тысячами множить книги, эти опасные игрушки людей{15}, распространяющие среди них безумие, заблуждения, ложь и ужас, а также возбуждающие гордость и мучительные сомнения. До сих пор книги были слишком дороги и доступны поэтому только богатым. Только богачей они исполняли высокомерием, лишали простоты и смирения, которые предвечный во имя счастья вложил в сердца людей и которых он требует от них. Торжествуйте же! Скоро опасный яд знаний и поисков истины отравит все сословия. Безумие, сомнение, беспокойство и новые потребности распространятся повсюду, и я уже сомневаюсь, сможет ли мое необъятное царство вместить всех, кто испытает на себе действие этой сладкой отравы. Но и эта победа еще не так велика. Взгляд мой проникает гораздо дальше, в те грядущие времена, от которых нас с вами отделяет всего лишь один круговорот часовой стрелки. Близится час, когда мысли и суждения смелых открывателей нового и хулителей старины, благодаря изобретению Фауста, станут распространяться быстрее чумы. Появятся так называемые реформаторы земли и неба, их учения легко проникнут в самые бедные хижины. Они будут воображать, что творят добро, что очищают идею вечного спасения и свои упования от приставших к ним лжеучений. Но когда же людям удавалось творить добро и удерживать его в своей власти? Они используют во зло самые благородные начинания столь же часто, как и предаются греху. Народ, который всемогущий особенно любит и который он хотел навеки спасти от власти ада при помощи ужасного для нас чуда{16}, начнет кровавую войну из-за учений, никому не понятных, и люди, как дикие звери, будут грызть и терзать друг друга. Европу будут опустошать ужасы, превосходящие все безумие и все неистовства, каким предавались люди с самого начала своего существования. Мои надежды кажутся вам слишком смелыми, и я читаю сомнение на ваших лицах. Услышьте же: религиозная война — вот имя тому новому беснованию, какого еще не знала очень древняя история грехов и заблуждений человечества. Безумцы заимствовали ее из опасной для нас религии. Однажды такая война неистовствовала; из пылающей пропасти вы слышите вопли тех, кто начал ее. Теперь фанатизм, дикий сын ненависти и суеверия, окончательно разорвет все узы, связывающие природу и человечество. В угоду ему отец будет убивать сына, сын — отца. Цари, ликуя, будут обагрять руки кровью подданных. Мало того, они будут подавать фанатикам меч, чтоб те тысячами убивали своих братьев, которые мыслят иначе, чем они. Воды в реках превратятся в кровь, и от криков гибнущих содрогнется самый ад. К нам явятся преступники, запятнанные такими пороками, для которых сейчас у нас нет еще ни имени, ни наказания. Я уже вижу, как они бросаются на папский престол, который с помощью коварства и обмана поддерживает готовое рухнуть здание, хотя собственное его основание трещит под грузом пороков и сластолюбия. Ненавистная для нас религия после своего крушения исчезнет с лица земли, и если предвечный не спасет ее каким-нибудь новым чудом, нам опять начнут строить храмы и воздавать божеские почести. Может ли остановиться человеческий дух, если уж он начал исследовать то, чему раньше поклонялся как святыне? Взявшись своими силами найти путь на небеса, он пускается в пляс на могиле тирана, перед которым еще вчера трепетал, и разбивает вдребезги алтарь, на котором приносил жертвы. Кто может сковать на тысячелетия этот неуемный дух? Обладает ли тот, кто создал людей, подлинной властью над ними? Может ли он помешать им, хотя бы одному из них, быть в миллион раз ближе к вашему царству, чем к небесному? Всем злоупотребляет человек: силами своей души и своего тела и всем, что он видит, слышит, осязает, чувствует, о чем думает, чем он играет и чем занимается всерьез. Ему мало разрушать и уродовать все, что попадает ему в руки, — он взлетает на крыльях фантазии в неведомые миры и уродует их, если не в действительности, то хотя бы в своем воображении. Даже свободу, высшее благо, за которое люди проливали потоки крови, они продают за золото, наслаждения и за мечту, от которой они едва успели вкусить. Неспособные к добру, они трепещут перед злом, и, чтобы спастись от него, они творят мерзость за мерзостью, вновь и вновь разрушая дело рук своих.

Окончив кровавые войны, устав от убийств, они будут недолгое время отдыхать, проявляя свою ядовитую ненависть лишь в тайном коварстве. Одни спрячут эту ненависть под маской справедливости, объявят себя мстителями за веру и начнут складывать костры и сжигать живьем всех инакомыслящих. Другие будут ломать себе голову над необъяснимыми загадками мира. Рожденные для мрака, они будут дерзко пробиваться /к свету. Их воображение разгорится и породит у них тысячи новых потребностей. Ради того, чтобы написать книгу, которая может принести славу и богатство, любой из них будет попирать ногами истину, чистоту и религию. Безумие этого самонадеянного поколения дойдет до того, что даже женщины — внимайте, все силы, все духи ада! — даже женщины будут писать книги. Вы знаете тщеславных дщерей Евы, и мне незачем говорить вам, в каких отвратительных чудовищ они превратятся. Таким образом, писательство станет всеобщим ремеслом, в котором гении и кропатели одинаково будут искать себе славы и благоденствия, не думая о том, что смущают умы своих собратьев и отравляют души невинных. Они захотят измерить и понять небо и землю, самого грозного господа бога, сокрытые силы природы и «тайные причины ее явлений, силу, которая движет небесными светилами и бросает в пространство кометы, и даже беспредельное время, иначе говоря — все видимое и невидимое. Для всего, что непостижимо, они придумают слова и счисления, они нагромоздят выдуманные системы, и так будет длиться до тех пор, пока мрак не скроет всю землю и только сомнения будут вспыхивать то здесь, то там, подобно блуждающим огням, заманивающим путника в трясину. И когда они в конце концов вообразят, что выбрались к свету, вот тогда я жду их сюда! К тому времени они уже отбросят религию, как старый, ненужный хлам, а из ее зловонных остатков отольют новый чудовищный сплав мудрости и суеверия, мистики и поэзии. Тогда я и жду их сюда! Тогда вы должны широко распахнуть ворота преисподней, чтобы человечество могло войти в них. Первый шаг уже сделан, близится второй. На земле произойдет еще одно ужасное событие. Я коснусь его лишь в немногих словах. Скоро жители Старого света отправятся открывать новые, еще неведомые им страны. В религиозном неистовстве они будут убивать там миллионы людей, стремясь овладеть золотом, которого те в простоте своей еще не ценят.

Новый свет они наводнят своими пороками, а в Старый привезут зародыши новых, еще более отвратительных. Таким образом, и те народы, которых раньше невинность спасала от нашего мщения, станут нашей добычей. Столетие за столетием будут люди во имя предвечного обагрять землю кровью, и таким образом с помощью самого неба ад одержит победу над тем, кто низверг нас сюда.

Вот и все, что я хотел сообщить вам, могучие духи! А теперь будем вместе радоваться нашему празднику, предвкушая победы, которые я смело могу вам обещать, потому что я знаю людей. Посмеемся же над предвечным, который, создавая сынов праха, столь странно и нелепо запряг в каждом из них в одно ярмо дикого зверя и полубога и обрек их тем самым на непрестанную внутреннюю борьбу. Смейтесь же, и да сольются наши голоса в ликующем, победном реве: Да здравствует Фауст!

Поднялся такой ужасный шум, что земная ось дрогнула и кости мертвецов зазвенели в могилах.

— Слава Фаусту! Слава отравителю сынов праха! — вопила вся преисподняя. Затем самым знатным вельможам грешного царства было дозволено приветствовать повелителя. Они преклоняли колена и целовали ему руку, и сатана всем отвечал любезно и с достоинством.

Ликующие дьяволы бросились к столам и принялись за приготовленное угощение. Души грешников затрещали на их острых зубах. Звенели бокалы. Грохот адской артиллерии сопровождал тосты за здравие сатаны, за Фауста, за духовенство, за всех деспотов на земле, за всех писателей, как ныне здравствующих, так и будущих, за смелых путешественников, коим предстоит открыть Новый свет. Чтобы придать празднеству еще больший блеск, распорядители сатанинской потехи спустились в бездну к осужденным на вечные муки, выгнали оттуда пылающие души и заставили их, кружась над столами, освещать, подобно фейерверку, эту мрачную сцену. Потом с отравленными плетями в руках они погнались за несчастными душами, заставляя их яростно драться друг с другом. Искры трещали и вспыхивали под черными сводами ада, как снопы на полях, зажженные молнией среди ночи. Во время пира, чтобы усладить слух дьяволов застольной музыкой, распорядители бросались к краю пропасти и лили в пылающую бездну расплавленный металл, на что грешники в исступленном отчаянии отвечали неистовым ревом и проклятиями. О, если бы вы, живущие на земле, могли вместо ваших холодных и бессильных проповедей услышать этот отвратительный вой! Клянусь, люди перестали бы слушать сладострастное пение кастратов и нежный шепот флейт, а затянули бы покаянные псалмы. Увы, это невозможно! Ад далек, а соблазн близок!.. Затем на большой театральной сцене были представлены геройские подвиги сатаны (так как и дьявол содержит при своем дворе поэтов, то у него нет недостатка в льстецах): совращение Евы, предательство Иуды Искариота, убийство Урии Давидом, идолопоклонство Соломона и многое другое.

В заключение в театре был поставлен аллегорический балет. Сцена изображала дикую местность. В темной пещере сидела Метафизика в образе высоченного тощего верзилы, вперившего взор в сверкающую надпись, состоявшую из пяти слов, которые непрестанно менялись местами и каждый раз имели другой смысл. Верзила неустанно следил широко раскрытыми глазами за перемещениями слов. В углу стоял маленький смеющийся дьяволенок и время от времени пускал верзиле в лицо мыльные пузыри. Гордость, секретарь Метафизики, ловила их, выжимала из них воздух и лепила из него гипотезы. Верзила был одет в египетское платье, усеянное мистическими изображениями. Поверх платья был наброшен греческий плащ, который должен был прикрыть мистические знаки, но оказался для этого слишком коротким и узким. На ногах у него были широкие шаровары, не прикрывавшие, однако, их наготы. Большой докторский берет украшал лысую голову, на которой длинные ногти оставили царапины — это были следы напряженной мыслительной работы. Европейского фасона башмаки были сплошь покрыты тончайшей пылью различных университетов и гимназий. Метафизика продолжала смотреть на движущиеся слова, не постигая их смысла, пока наконец Гордость не кивнула Заблуждению, стоявшему слева. Оно взяло в руки деревянную дудку и стало наигрывать танец. Услышав эти звуки, верзила схватил за руку Гордость и начал неуклюже плясать, не попадая в такт. Однако у него были слишком слабые и тонкие ноги, — вскоре он запыхался и, задыхаясь, снова сел в прежней позе.