Он был создан для времен Томаса Эдисона, Марка Брюнеля и Джона Ди. Я часто путаю его с Джоном Ди, ибо, хоть они и не были похожи друг на друга, обоих когда-то поцеловал один и тот же мятежный ангел, а созданные ими новые механизмы, пусть и не схожие между собой, одинаково обстоятельно продуманы. В середине двадцатого века произведения инженерного искусства, определявшие механику того времени, не были такими холодными, мощными и негуманными, как теперь. Они все еще создавались из металла и дерева. Они все еще пахли машинным маслом, лелеяли в себе огонь, испускали пар или приводились в действие водой, потоком воздуха или магнитами, крутящимися на мерцающем стержне. Никому не казалось, что они нарушают законы природы. По духу своему они совершенно отличались от этих ужасных ящиков для тупиц, которые называются компьютерами. Они были тиглями, наполненными землей, водой, огнем, гравитацией и магнетизмом. Можно было их потрогать, понюхать, почувствовать их вибрацию. Они не светили вам нагло в лицо слабоумной прозеленью, не были безгранично терпеливыми и полностью лишенными голоса механизмами.

Машины, которые так любил Смеджебаккен, сами были едва ли не живыми организмами и не впадали в стерильную точность, которая отличает сверхчувственный, божественный мир от нашего, человеческого. И никому не требовалось состязаться с ними в погоне за совершенством. Так что, видите ли, Смеджебаккен не был самонадеянным. Даже если он в чем-то ошибался, ошибка эта ни в чем пока не проявилась, и все его устройства были выполнены с той невинной дерзостью, которой, смею утверждать, более не существует.

Самая большая наша проблема заключалась в том, чтобы провести шахту сквозь горную породу в точности к той точке клети 47, куда нам требовалось, и не только для того, чтобы снаружи не было видно, как в нее отправляется золото, но и, что гораздо более существенно, с той целью, чтобы отверстие ее оказалось между проводами сигнализации, забетонированными на расстоянии фута друг от друга. Это было исключительно трудной задачей, и в процессе преодоления одной трудности создавались две новые, чему, казалось, не наступит конца. Но в этом, сказал мне Смедасебаккен, и состоит инженерия. А вера инженера не только в том, что все трудности можно преодолеть, но и в том, что число их конечно.

Прежде всего нам пришлось сделать трехмерную карту беспрецедентной точности. Поскольку наши отметки уровня отстояли друг от друга на полмили и имели между собой полдюжины поворотов (одна отметка была сделана в угловом камне здания фирмы Стиллмана и Чейза, а другая, метка маркшейдера, – на улице рядом с ближайшим входом в подземку) и поскольку перепад высоты составлял 75 метров, на схеме нашей изображался зазубренный, изогнутый маршрут длиной приблизительно в 1761 метр. Нам надо было начать в точке, которую мы могли определить лишь косвенно, и, пройдя 1761-й метр, сделав более сотни угловых измерений, вернуться вслепую в эту самую точку. Чтобы разместить виниловую крепь, которая поглотит золото, и, что более важно, чтобы дать ход толщине телескопических буров для столь длинного отрезка, который нам требовалось просверлить, шахта должна быть 20 сантиметров в диаметре.

Это оставляло по пять сантиметров зазора между проводами сигнализации в полу. В одних только линейных измерениях это представляло собой довольно жесткий допуск. Но если включить сюда сотню угловых измерений, то задача требовала такой точности, которая казалась почти недостижимой.

Прибавьте к этому то обстоятельство, что мы не знали, где именно вмонтированы в пол провода сигнализации, и вы, возможно, поймете, почему, извещенный обо всем этом Смеджебаккеном, я решил оставить свою затею.

– Нет, – сказал он. – Когда вы изложили мне план, я сразу же понял, какие с ним сопряжены трудности. Но понял также и то, что все они преодолимы. Все, что от нас требуется, это делать по одному шагу зараз.

– Каков будет первый шаг? – спросил я.

– Где вы покупаете себе обувь?

– Обычно – у «Пола Стюарта», – сказал я, теряясь в догадках.

– Пойдемте туда, вы купите новую пару туфель очень большого размера, чтобы я смог оборудовать их магнитометрами.

Смеджебаккен занимался таинственной работой в прекрасно оборудованной механической мастерской, которая когда-то была его домом, и без моего ведома переделал пять лабораторных магнитометров таким образом, что их можно было установить внутри пары туфель, по одному за раз, и считывать их показания на циферблате, замаскированном под наручные часы.

Зачем понадобилось пять магнитометров от трех разных производителей? Это просто, сказал он мне, а затем ознакомил меня со своим основополагающим принципом.

Магнитометры по самой своей природе точны лишь в пределах двадцати процентов своих показаний.

Я смогу считать показания на шкале, сказал он, и обозначить контактные точки с точностью всего лишь около десяти процентов. Следовательно, нам надо противостоять 72-процентному коэффициенту точности, в то время как каждое измерение должно было иметь достоверность в 99,9971 %.

То, что для этого требовалось, объяснил Смеджебаккен, было хоть и утомительно, но очень просто. После сотни считываний показаний с каждого из пяти магнитометров мы получим диаграмму разброса, которая будет выглядеть как колпак Пиноккио. Значение горизонтальной оси в верхушке колпака и будет самым близким к точному измерению, которого мы сможем достичь.

Всю процедуру мы повторим пятикратно, придавая большее значение последним попыткам, чтобы отобразить предполагаемый рост моей компетентности после столь долгой практики.