Птолемей, усталый, возлежал на подушках на ложе, а справа и слева от него на изысканных столиках, услаждая его взор, стояли красивые статуэтки, – различные животные и птицы из золота, серебра, слоновой кости, малахита и лазурита. Он отдыхал, целиком сосредоточившись в себе и думая об Агнессе.

Гибкая тень бесшумно появилась в зале и, низко согнувшись, упала ничком на колени, ладонями к полу.

Птолемей медленно перевел на неподвижную фигуру усталый взгляд: это была одна из служанок Эвридики.

Он поднял правую руку и приказал:

– Говори!

Служанка оторвала лоб от пушистого ковра и тихо произнесла:

– Моя госпожа напоминает, что с нетерпением ждет встречи со своим великим мужем.

– Пусть приходит.

Служанка, пятясь, исчезла из залы. Птолемей сел на ложе, опустив ноги на маленькую скамеечку. Прошло несколько мгновений, и на том месте, где прижималась к полу рабыня, уже стояла Эвридика. В полумраке тускло блестели дорогие украшения на её одежде.

Птолемей поднялся ей навстречу, попытался изобразить радость на лице.

– Я рад тебе, Эвридика. Какие желания привели тебя ко мне в столь поздний час?

Этот визит нарушил привычный деловой порядок его заполненных до секунды государственными хлопотами дней.

– Какие желания могут быть у твоей супруги? – ответила она вопросом на вопрос и продолжила мягким, покорным голосом. – Я живу только тобой, так как благодаря твоему величию у меня есть всё, о чем можно только мечтать. Без тебя моя жизнь была бы скучной и однообразной в гинекее дома какого-нибудь богатого македонянина в Пелле.

В слабоосвещенном зале к нему подошла кроткая, любящая женщина, – она была изворотлива, как змея, – и пролепетала самым обворожительным голосом.

– Ах, Птолемей, ты изменил моё тело и мою душу настолько, что я перестала себя узнавать. У нас скоро будет сын, прекрасный солнечный мальчик, такой же мужественный и красивый, как ты.

– Это правда? – Птолемей был ошеломлен, но радости он не по чувствовал.

Она прижалась к нему.

– Да, это правда.

Они стояли посреди затемненной залы вплотную друг к другу, и она говорила тихо, горячо, вкрадчиво.

– Мне было так одиноко все эти ночи без тебя. Ты должен любить только меня. Пойми, мы уже спаяны воедино нашим будущим ребенком. Я хочу видеть тебя ежедневно, ежечасно, иначе я погибну.

Глядя на её взволнованное, раскрасневшееся лицо, он подумал: «Конечно же, она пришла ко мне с какой-то особенной просьбой. Только бы я смог удовлетворить её просьбу и побыстрее остаться один, чтобы обдумать всё, сказанное ею.»

Про себя Птолемей отметил, что наряд идет Эвридике, и она по-своему красива. Но её красота не согревала, отталкивала, в ней было что-то от опасного, затаившегося хищника. Всё в ней было чуждо ему, хотя он и заставлял себя привыкнуть к ней.

Эвридика удобно устроилась в кресле рядом с ложем Птолемея, на котором расположился он. Она продолжила разговор. Он слушал.

– Нам слишком редко случается за последнее время быть вместе. Не так ли?

Он утвердительно кивнул головой, при этом в его сознании пронеслось: «Редко? Очень редко. Но лучше бы этого совсем не случалось. 0 боги, как права была мать.» И, увидев, что она ждет ответа сказал.

– Я совершенно согласен с тобой. Прости. И постараюсь завтра же исправить свою вину перед тобой. Я хочу устроить небольшой пир и пригласить на него египетских танцовщиц, которые так нравятся тебе. Египет богат красотой, и скоро будет одарять ею другие страны.

Эвридика о чем-то задумалась, опустила глаза и, наконец, решившись, после некоторого молчания спросила.

– Намерен ли ты пригласить на этот пир и Агнессу?

– Обязательно. Это само собой разумеется, – ответил он и поинтересовался. – Зачем ты спрашиваешь?

С яростью львицы Эвридика вскричала.

– Предупреждаю тебя, что мне это не нравится. Я против и прошу тебя не приглашать её.

Он пожал плечами.

– Это невозможно. Должен признаться, что твои слова огорчили меня.

Птолемею стадо более чем неприятно на душе.

– Я ревную тебя к Агнессе, – решительно сказала Эвридика. – Для меня адская мука видеть, как ты относишься к этой афинской певичке. С её появлением в нашем дворце ты изменился.

Её темные, почти черные глаза, в которых смешались и ненависть, и слёзы, были совсем рядом с его глазами и заглядывали в них так зло, что бесстрашному Птолемею стало не по себе. «Я зашел слишком далеко и должен уступить ей, ради покоя в доме,» – решил он.

– Хорошо, я не позову Агнессу завтра на пир.