— В чем дело?

— Не могу открыть.

Билл подошел с другой стороны и попробовал сам отпереть дверь. Сердце его забилось.

— Заперто на засов. — Он осторожно коснулся ее руки, и на этот раз она ее не отдернула. — Подождите меня здесь.

Билл сбежал вниз по узким бетонным ступеням на первый этаж. Окно было забрано прочной решеткой. Он прошел под лестницу, туда, где находилась дверь в подвал, и тихо ахнул: в бронированной двери было аккуратно вырезано отверстие, достаточно большое, чтобы через него мог пролезть человек. Злоумышленник проник в дом так умело, что не потревожил сигнализацию. Края дыры оплавились, значит, опытный взломщик пользовался каким-то механическим режущим устройством, а может быть, и автогеном.

— Кельтум! — позвал он. Девушка сбежала с лестницы и, стоя рядом с ним, молча смотрела на дверь. — Подождете меня здесь?

— После всего, что случилось в доме отца, мне кажется, я выдержу и это, — покачала она головой.

Он опустился на колени и скользнул в дыру. Кельтум без промедления последовала за ним.

Они смотрели на разгромленную гостиную. Кельтум была внешне спокойна, хотя и очень бледна.

— Сволочи, — выдохнул Билл и вошел в комнату.

Изрезанные ковры и разбитые вдребезги переборки на первом этаже, казалось, должны были немного подготовить их, и все же картина учиненного побоища потрясала. Занавеси, обои из светло-желтого шелка, ковер валялись изодранные в клочья на разбитом полу. Сквозь гнев у Билла пробилась странная мысль: вкус Ахмеда был столь совершенным, что даже в разгромленном виде интерьер выглядел восхитительно.

Осторожно ступая по обезображенному паркету, они подошли к двери, которая вела в мастерскую. Та же самая картина. Валялись ящики, выдвинутые из письменного стола; сам стол, прелестная вещь восемнадцатого века, был изувечен и разбит. Билл постоял несколько секунд на пороге, глядя на хаос, потом вошел, присел на корточки и начал быстро рыться в обломках. В куче смятых бумаг нашел пару чудных, вырезанных из камня статуэток, много лет простоявших на рабочем столе. Ахмед использовал их как пресс-папье. Они нисколько не были повреждены. Билл поднялся с пола, засунул фигурки в карман и подошел к Кельтум.

Девушка стояла там, где он ее оставил. Иссиня бледная, она не могла оторвать глаз от разгромленной комнаты. Билл осторожно потянул ее за рукав.

— Пошли, — мягко проговорил он. — Нам лучше уйти домой.

В ответ Кельтум резко подняла голову, глаза, лихорадочно сверкавшие на бледном лице, пристально смотрели на него.

— Да! Билл, пожалуйста. Почему бы вам этого не сделать? Почему бы вам немедленно не уехать домой? Так было бы лучше. Почему бы вам вообще не исчезнуть? А мы сами здесь во всем этом разберемся. Не вмешивайтесь в наши дела.

Билл нахмурился и покачал головой.

— Меня пригласил ваш отец, Кельтум. Поэтому ваши дела стали и моими делами.

По ее телу пробежала дрожь.

— Но почему? Зачем это вам нужно? Отец очень болен, живет на лекарствах и наркотиках. Он сам не знает, что говорит. Он…

— Не смейте говорить так, Кельтум! — оборвал ее Билл, подняв вверх руку. — Прекратите! Не ваше дело обсуждать решение отца. Как бы он ни страдал физически, разум его так же ясен, как и прежде. И вы это знаете.

Она протянула к нему руку, это был жест отчаяния.

— О, вы… вы все еще разговариваете со мной как с маленькой девочкой. Но я знаю, что я права. Вы не понимаете. Вы не можете понять. Все это произошло во многом из-за вас. Вы принадлежите народу, с которым стремился слиться Ахмед. Вы презирали его так же, как презираете всех нас. Вы оторвали его от наших корней. И он не вынес страданий.

Она тяжело дышала, казалось, что эта вспышка вконец лишила ее сил. Наконец Билл тихо заговорил.

— Вы слишком строги ко мне, Кельтум. Мне безразлична ваша родословная, но ваш брат был самым близким мне человеком, он был и моим братом.

Несколько мгновений она стояла, опустив глаза и дрожа всем телом.

— Простите, — невнятно прошептала она. — И все же вы должны уехать. Мой отец умирает! Пусть же он умрет с миром.

— Но он не умрет с миром, не сможет, если не узнает то, что хочет узнать.

— Это слишком страшно. — Рыдания сотрясали ее. — Он так страдает.

— Я прекрасно знаю вашего отца, Кельтум, и понимаю, что неведение причиняет ему несравненно большие страдания, чем самая жуткая физическая боль.

Она энергично потрясла головой, и это смутило Билла.

— Нет! Вы думаете, что знаете нас лучше, чем мы сами себя знаем. Он же мой отец.

— А мне он друг. Он попросил меня сделать для него кое-что до того, как он умрет, и я сделаю это, если смогу. — Он показал пальцем на ее халат. — У вас теперь есть религия, и Бухила диктует вам, что правильно, а что неправильно. Я же никогда не был религиозным. Просто я по мере сил стараюсь заботиться о людях. И я забочусь о вашем отце, как если бы он был моим родным отцом. А теперь, если вы этого хотите, я уеду отсюда на такси.