Девушка энергично кивнула.

— Да, правильно. Мой брат умер, его нужно похоронить, и все в самом деле будет кончено. — Она говорила быстро, в голосе слышались истерические нотки — будто рассказывала что-то затверженное наизусть, но при этом сомневалась в своей правоте. — Вам нечего здесь делать. От одного только вашего вида моим родителям становится плохо. Ваше присутствие растравляет их душевные раны, они не скоро успокоятся. Коран запрещает нам долго печалиться. — Она схватила его за рукав. — Пожалуйста, уезжайте домой, возвращайтесь к своему народу. И оставьте моих родителей в покое!

Потрясенный ее вспышкой, Билл внимательно посмотрел на девушку. Он давно потерял своих родителей, а после развода с женой родители Ахмеда стали самыми близкими ему людьми.

— Простите, Кельтум, но я обещал вашему отцу поразмыслить кое над чем, и завтра после похорон у нас с ним будет долгая беседа. Я в долгу перед Сиди Беем. — Он помолчал и отвел взгляд. — И перед вашим братом тоже в долгу. Пока, Кельтум. Завтра я приду в назначенное время.

Следующим утром, около половины десятого, Билл отправился на улицу Золотой Капли. Он рассчитал, что из-за крюка, который ему придется сделать, чтобы обойти перекрытые кварталы города, дорога займет чуть больше часа и он поспеет как раз к отправлению похоронного кортежа, к одиннадцати, чтобы не мешаться под ногами в доме. Только для него одного было сделано исключение: вопреки яростным возражениям Кельтум, Сиди Бей настоял на том, что Билл будет впущен в дом и вместе с семьей поедет на кладбище. Одного лишь его присутствия в машине, не говоря уже о том, что ему придется войти в квартиру, было достаточно, чтобы вывести из себя Кельтум.

Билл шел скорым шагом, радуясь прогулке на свежем воздухе после вчерашней вечеринки в студии у Мишеля Полини, расположенной в совершенно непрестижном тринадцатом округе. С Мишелем, который в равной мере славился и своими картинами, и вечеринками, Билл сотрудничал уже три года. В любом другом городе человеку, продающему свои картины почти по пятьдесят тысяч долларов, и в голову не придет снять квартиру в подобном районе. А в Париже городские власти предоставляли художникам, даже очень богатым, просторные апартаменты за ничтожную плату. Состоятельным клиентам, желавшим пообщаться с теми, чьи произведения они покупали, приходилось карабкаться на самую верхотуру домов-башен, зажатых между железнодорожными ветками. Возможно, там аромат богемы ощущался сильнее.

В тот вечер квартира Мишеля была битком набита гостями, собравшимися Бог знает по какому поводу. Пили шампанское, которое лилось рекой, словно у Мишеля был собственный виноградник, и взахлеб болтали об искусстве. Вскоре выяснилось, что Билла пригласила на похороны Ахмеда Бенгана семья покойного, и это сразу же вызвало жгучий интерес к нему. После своей трагической смерти Ахмед стал несравненно знаменитее, чем был при жизни. Едва ли не каждый гость, как показалось Биллу, старался затолкать его в укромный угол, чтобы поведать, как на каком-то благотворительном ужине он сидел всего лишь в семи столах от Ахмеда и даже был с ним чуть ли не в кровном родстве. Он не хотел подводить Мишеля и терпеливо выслушивал всю эту чепуху почти до трех часов ночи, когда его заарканила очередная сухопарая дама, увешанная невероятным количеством драгоценностей, и заверещала, с дружеской симпатией протянув ему руку, а в другой сжимая измазанный губной помадой стакан:

— Так это вы американский друг Ахмеда! Ах, как же вы должны быть расстроены! Мы с мужем были совершенно опустошены! Мы так хорошо его знали! Мы…

Билл не выдержал:

— Ну и прекрасно! А я вот даже не уверен, что вообще его знал.

Она глупо вытаращилась на него, словно Билл отвесил шутку, смысл которой она никак не могла постигнуть. А он поставил стакан на стол и ушел.

Билл замедлил шаг. Только половина десятого, а солнце так пекло, что от тротуаров, совсем недавно политых ливнем, поднимался густой пар. Он повернул на запад, потом на север, пересек широкие бульвары шестнадцатого и семнадцатого округов и направился к Тернской площади.

Весь район был погружен в августовское оцепенение. Закрытые на лето конторы и рестораны казались безжизненными за стальными решетками. Несколько элегантных дам наблюдали, как их породистые собачки загаживают только что вымытые тротуары; подстриженные самыми дорогими парикмахерами мужчины разъезжали в бесшумных машинах. Все как обычно в это время года, вот только широкие улицы, лучами сходящиеся к Триумфальной арке, были перекрыты полицейскими машинами; рядом слонялись полицейские в темно-синей форме, любовно поглаживая автоматы. Билл пересек Тернскую площадь, насладился ароматами цветочного базара в ее центре, вышел на бульвары и направился в сторону площади Барбеса.

По мере его продвижения на восток собаки на улицах становились все крупнее и грязнее, а дорожное движение — оживленнее. Перед гостиницами с узкими фасадами начали уже собираться туристские автобусы. Изящные кафе с террасами сменились палатками с открытыми витринами, в них прохожим предлагались пластмассовые подносы с жарким по-французски и какими-то синтетическими на вид сосисками с тушеной кислой капустой. Стены были оклеены не афишами, приглашавшими на дневные концерты Вивальди, а неряшливыми листовками с портретами де Медема и Бухилы. Первый любезно улыбался, а второй глядел на зевак свирепо и неодобрительно. Пачкотни тоже хватало. Даже тротуары, замусоренные стадами туристов, были исписаны арабской вязью лозунгов и разрисованы геральдическими лилиями, эмблемой Лиги национального спасения.