— Что же именно?

— Ну… скажем, жизнь нанесла ей тяжелую рану, — запинаясь проговорил Билл. — Она… в общем, это все. На ее долю выпало тяжелое испытание.

— После того как она, по вашим словам, вернулась из Нью-Йорка?

— Хватит. Это не ваше дело.

Лантье проницательно посмотрел на него и вернулся к первоначальной теме разговора.

— Мне кажется, что все религии так или иначе похожи на эту. У фундаменталистов главная проблема в том, что их лидер играет на расовом антагонизме, и миллионы арабов-иммигрантов, его сторонников, считают себя обиженными.

— Возможно, некоторые из них правы.

— Послушайте. — Лантье глубоко затянулся. — Я не умею корректировать людское видение мира. Я — полицейский. Если кто-то попал под колесо закона, я стараюсь беспристрастно расследовать дело. Кем бы этот человек ни был.

— Даже если?.. — криво улыбаясь, спросил Билл.

— Даже если он иммигрант? — закончил фразу Лантье. Он прикрыл лицо руками, словно на него внезапно свалилась невыносимая усталость. Потом медленно опустил их. — Я мог бы воспринять ваши слова как тяжелейшее оскорбление, но я этого не сделаю. Возможно, я сам неправильно выразил свою мысль. — Он вернулся в свое кресло и уронил руки на стол. — Может быть, господин Дюваль, вам будет интересно узнать, что я стал полицейским вовсе не для того, чтобы ставить свою машину где мне заблагорассудится, не боясь нарваться на штраф. Вас может это удивить, но я всерьез воспринимаю систему, законы и обычаи своей страны. Мне пятьдесят три года, и я помню, или мне кажется, что помню, какой беспорядок здесь царил до прихода к власти де Голля. С младых ногтей во мне воспитали уважение ко всему, что он сделал, уважение к Пятой Республике, если хотите. — С легкой, неопределенной улыбкой он глянул на Билла. — Высокопарно звучит в устах фараона? И все же это истинная правда. То, что дал нам де Голль, стоит защищать. Я именно это и делаю. — Он помолчал, затем протяжно вздохнул. — Так что в ответ на ваш вопрос я вкладываю свои пристрастия и предрассудки, как и любой человек. Но я не допускаю, чтобы все это оказывало влияние на мою работу. Вы меня понимаете?

— Думаю, что да. — Билл наклонил голову. — И прошу прощения. — Лантье в ответ лишь пожал плечами. Билл улыбнулся. — А теперь позвольте мне сказать еще кое-что. Вы уважаете закон и именно поэтому не можете отступиться от этого дела. Не только знаете, что Ахмед сам покончил с собой, но и верите, что Вадон приложил к этому руку. И вам не нравится, как Вадон манипулирует системой, чтобы покрыть свой грех.

Лантье было что ответить Биллу, но тут вдруг зазвонил телефон. Он снял трубку, выслушал сообщение, что-то буркнул, положил трубку и взглянул на Билла.

— Машина напавших на вас хулиганов. Ее угнали сегодня утром, где-то около половины десятого, в районе площади Республики. — Он забарабанил пальцами по столу. — Как раз когда я согласился встретиться с вами?

Билл не ответил, он какое-то время обдумывал внезапно ставшее ему ясным то недосказанное, о чем Лантье не мог сказать прямо. Когда он заговорил, его голос звучал очень спокойно:

— Вас отстранили от этого дела?

Не спуская глаз с Билла, Лантье выудил сигарету из пачки, закурил, наблюдая за выражением лица собеседника, встал с кресла и медленно подошел к окну. Постоял несколько секунд, глубоко засунув руку в карман обвислых брюк из синего вельвета и позвякивая мелочью.

— Это так не делается, — наконец пробормотал он не оборачиваясь. — Я разговаривал с заинтересованными людьми. Никто не хочет вмешиваться. И это подсказывает мне, что я должен заняться чем-нибудь поважнее.

— Кто они?

— Люди, которые вершат делами. — Плечи у него поднялись и опустились. — Им ничего не стоит отменить поручение, заставить заняться другими делами, слегка потрепать нервы. А у меня нет причин лезть на рожон. Никто ведь не выталкивал вашего друга из окна. Наоборот, это он устроил скандал, размахивал оружием. Обрезом дробовика.

— Я читал об этом, — поморщился Билл. — И вас не удивило, что подобное оружие было у модельера?

— Что же я, по-вашему, за полицейский? — Лантье повернул голову и посмотрел на Билла. — И потом, это ни о чем не говорит. В нашем городе любой может купить дробовик. И слесарную ножовку тоже. Если ваш друг настолько спятил, что выбросился из кабинета Вадона, то кто же знает, что у него было в голове?

— А было ли наличие оружия достаточным основанием, чтобы копнуть поглубже?

— Я и начал копать. — Лантье отвернулся от окна. — Толковал с мадемуазель Бенгана. Вы уже знаете, чего я от нее добился. Попытался допросить секретаршу Вадона. Она собственными глазами видела, как Бенгана выпрыгнул.

— И что из этой попытки вышло?

— Она уволилась, — осклабился Лантье. — Уехала за границу. Двадцать лет проработала с Вадоном, боготворила его и вдруг решила уволиться и работать за границей. И все это в течение суток после самоубийства.

— Черт! — прошептал Билл. — А Вадон? Вы его допрашивали?

— Я попросил его принять меня, — улыбнулся Лантье. — Но меня вызвал мой начальник, — он показал большим пальцем на потолок, — и сказал, чтобы я его оставил в покое. А иначе могут произойти стремительные изменения в моей карьере.

— И вы послушались? — Легкое недоверие слышалось в голосе Билла.

— Так точно. — Лантье вернулся к своему столу, взял сигарету из пепельницы, наполненной скверно пахнувшими окурками. — Послушайте. Я вам уже говорил, что мне пятьдесят три года. Я прошел через грязный бракоразводный процесс. У меня трое детей, которые почти не разговаривают со мной, разве лишь о том, останется ли им что-нибудь после того, как я сдохну. Когда я развелся, у меня осталась маленькая квартирка здесь, в Париже, я плачу за нее совсем немного. И больше ничего. Через пару лет я, возможно, начну получать приличную пенсию, если, конечно, не буду высовываться. Так чего ради я должен рисковать всем этим, затевая борьбу, которую мне ни в жизнь не выиграть?