В парадном дворе замка ждала дорожная карета. Анна покорно заняла место напротив отца. Слуги нового коменданта, вносившие в дом мебель и посуду, переругивались с лакеями дона Альваро. Карета тронулась. Когда они проезжали по безлюдному в этот час городу, Анна попросила остановиться на несколько минут перед церковью Святого Доминика, двери которой только что открылись. Дон Аль­варо не стал возражать. 

Время шло. Маркиз начал терять терпение. Он послал служанок поторопить Анну. Вскоре она вышла

Лицо ее было закрыто покрывалом. Она села на место, не про­ронив ни слова, суровая, равнодушная, бесстрастная, словно остави­ла в церкви свое сердце как приношение по обету.

Донна Анна сама сочинила эпитафию брату. Надпись на надгробии гласила: 

LUCTU МЕО VIVIT

Далее следовали имя и титулы усопшего по-испански. А ниже, на цоколе, было написано:

ANNA DE LA CERNA Y LOS HERREROS

SOROR

CAMPANIAE CAMPOS PRO BATAVORUM CEDANS

HOC POSUIT MONUMENTUM

AETERNYM AETERNI DOLORIS

AMORISQUE[5].

Инфанта Изабелла была признательна Эгмонту де Виркену, аррасскому дворянину и командиру самолично набранного им вооруженного отряда, за то, что он из своих денег заплатил солдатам давно задержанное жалованье; кроме того, ей было известно, что военачальники ценят его звериную отвагу в бою. Однако этот француз, считавший своим долгом церемонно изъясняться по-испански — так кружевной воротник изящно маскирует скрытый под ним железный панцирь, — был из тех людей, которые кажутся двуличными чуть не с рождения и которым достаточно подмигнуть, чтобы их сочли за предателей. Эгмонт де Виркен и в самом деле не чувствовал никаких обязательств перед краснобаями-итальянцами и испанскими бахвалами, этими надменными нищими, среди которых были и бастарды, выхвалявшиеся перед ним благородством своей подпорченной крови. Он еще рассчитается с ними за намеки на его новоиспеченное дворянство, а если ему не повезет на этой службе, или переменится политический ветер, то всегда можно будет переметнуться на сторону французов.

Однажды по пути в лагерь в Брабанте герцог Пармский, которому предстояло на следующий день вместе с Виркеном явиться на прием к инфанте, бегло изложил своему подчиненному суть происходящих событий. Семь северных провинций неминуемо отпадут; у Испании, еще не опомнившейся после гибели Армады, не хватит кораблей, чтобы защитить столь протяженное побережье, где под дюнами спит вечным сном так много моряков. А внутри страны горожане, разумеется, хранили верность его величеству. Правда, признался он, казне трудно будет рассчитаться за военные поставки с богатыми аррасскими купцами, торгующими сукном и винами (мать Виркена была из купеческой семьи). Однако стать кредитором короля, добавил он, дело не только почетное, но и выгодное: когда галионы вернутся из Америки, долг будет выплачен с лихвой. Виркен улыбнулся и ничего не ответил.

Затем хитрый итальянец как бы между прочим заметил, что среди приближенных инфанты есть несколько молодых, красивых испанок, которых она из политических соображений желает выдать замуж за фламандцев; такой союз позволил бы знатному, но не имеющему поддержки при дворе человеку занять подобающее положение в окружении герцога и его августейшей супруги. Виркен не собирался жениться, однако мысль о такой блестящей партии показалась ему соблазнительной. Он осторожно сказал, что подумает.

Инфанта поздно вышла замуж, одевалась с монашеской строгостью и охотно предписала бы своим менинам скромность и благочестие. Однако она позволяла им носить драгоценные уборы, как положено знатным особам, не противодействовала невинным развлечениям, не запрещала принимать ухаживания тщательно отобранных молодых дворян: проводимая ею политика примирения нуждалась в выгодных брачных союзах. Быть может, она испытывала зависть, глядя в их смеющиеся или полные детских слез глаза, не омраченные мыслями о снабжении войск, движении флотов, состоянии крепостей. Вечером дождливого дня, сидя у высокого камина, она меланхолично разглядывала своих фрейлин, выбирая среди них будущую жертву. Она завела разговор о преданности королевскому дому, покорности Божьей воле. Девушки старались уклониться от ее испытующего взгляда: те, у кого были любовники, боялись их потерять; Пилар, Мариана или Соледад в душе молили Бога, чтобы выбор пал не на них.

Но инфанта повернулась к девушке, которая прибыла к ее двору позже остальных. К тому же Анна де ла Серна в свои двадцать пять лет была и самой старшей. Она носила траур по брату, павшему три года назад под знаменами короля, и ее траурное одеяние, сшитое из великолепных тканей, было роскошным.

— Я посоветовалась с вашим отцом, — сказала инфанта. — Он предоставляет вам выбор между этим браком и монастырем.

Все ожидали, что она выберет монастырь. Но она удивила подруг, произнеся тихим голосом: 

— У меня нет особого желания вступать в брак, ваше высочество, но я и не чувствую призвания посвятить себя Богу. 

Доложили о прибытии Виркена. Инфанта встала и направилась в соседнюю комнату. Анна последовала за ней. Эгмонт де Виркен, всегда предпочитавший пышнотелых фламандок, тем не менее был очарован этой девушкой, которая в своем черном наряде казалась еще стройнее и белее. Она волновала и звала в бой, словно знамя.

Кроме того, ему нашептали, что девушка унаследует от отца, маркиза де ла Серна, обширные поместья в Италии. В мыслях он уже завладел этими далекими сказочными богатствами и потому написал матери, прося ее обновить мебель в родовом замке Байикур.