Но этой же сестрой были отмечены и противоречия, характерные и для России. В Германии существовал показательный лагерь — солдатский лагерь Кроссен, в который немцы всегда привозили представителей нейтральных государств и Красного Креста. Были лагеря, куда русских сестер под надуманными предлогами не пустили. Даже была проведена эвакуация одного лагеря в предвидении такого посещения. Например, концлагерь Лугум-Клостер в Шлезвиге, где условия содержания были особенно жестокими.

Иными словами, лагеря были самые разные. Были офицерские лагеря с невыносимым содержанием, были — в бывших санаториях, «золотые клетки», были лагеря в крепостных фортах. Кто-то в офицерских лагерях терзался невозможностью бежать, кто-то играл в теннис. Сравнительно неплохо пленные были расположены в Познани, где местное польское население сочувствовало им. П. Казем-Бек в качестве хорошего лагеря особенно выделила концлагерь Шпротау, где комендантом был барон Притвиц. Характеристика: «В лагере большой порядок, отношение к пленным хорошее, к столбу не привязывают». [90]

Тем не менее официально упор делался на негативе. Например, о докладе в Петрограде, в Главном управлении Красного Креста, протопресвитер Вооруженных сил вспоминал: «Сестра Ганецкая нарисовала потрясающую картину физических и нравственных угнетений и страданий, переживавшихся имевшими несчастье попасть в плен нашими воинами». [91] Это — посещение 1916 года, когда уже работала Комиссия Кривцова. Когда в державах Центрального блока резко ухудшилось питание, но усилилась трудовая эксплуатация русских военнопленных. Сведения же Казем-Бек — 1915 года, когда система содержания и обращения только устанавливалась.

Таким образом, постепенно число и формы наказаний русских пленных, часто являвшиеся издевательством, стали уменьшаться. Как только осенью 1915 года стало ясно, что война затягивается, в лагерях начались послабления. Привязывание применялось очень редко. Две трети кладбища составляли умершие от тифа; до половины пленных болели туберкулезом. Иными словами, эпидемии болезней накладывались на плохое питание.

Даже свидетельства современников относительно периодов ужесточения и послабления лагерного режима зачастую противоположны. Приведем оба примера: «Когда война приняла затяжной характер и для немцев стало ясно, что им не удалось раздавить весь мир одним ударом своего мощного кулака, начало замечаться некоторое ослабление в системе истязаний наших пленных. Каждый раз, когда на фронте у немцев было не все благополучно, это отражалось в лагерях уменьшением количества пыток». [92] И напротив: «В дни немецких побед обращение с нами администрации лагеря было самым вежливым, гуманным, даже ласковым, но зато, когда на фронте немцев били, когда они несли крупные поражения, их обращение с нами резко изменялось: сыпались на нашу голову всякие репрессии и ограничения. Особенно увеличивались эти репрессии, если в эти дни кто-нибудь из пленных офицеров совершал свой побег». [93] То есть полностью полагаться на сведения бывших военнопленных нельзя. Так, как говорит А. А. Успенский, те русские офицеры, что служили в наиболее храбро дравшихся частях, переводились в специальные лагеря с ухудшенным содержанием — например, лагерь Гнаденфрей в Верхней Силезии. Но он же сообщает, что первая могила в их лагере — это конец 1916 года — самоубийство английского офицера. В плену всегда плохо, но смертей почти не было. Везде наблюдалась своя практика. Отсюда и противоречивые показания.

Основные наказания по исходу первого года войны (если говорить о правительственной политике, а не о произволе администрации) — это за сопротивление лагерному режиму, нежелание работать и попытку побега. Все эти наказания были упомянуты международным законодательством о ведении военных действий и, толкуясь расширительно (а это было неизбежно), применялись, не особенно противореча международному праву. Например, статья 5 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года сообщала: «Военнопленные могут быть подвергнуты водворению в городе, крепости, лагере или каком-либо другом месте с обязательством не удаляться за известные определенные границы; но собственно заключение может быть применено к ним лишь как необходимая мера безопасности и исключительно, пока существуют обстоятельства, вызывающие эту меру». Разве сопротивление лагерному режиму не должно иметь следствием «необходимые меры безопасности»?

Статья 6 напрямую указывала, что пленных можно принуждать к работам в неприятельском государстве, за исключением командиров. Действительно, германцы принуждали работать русских унтер-офицеров, хотя это было запрещено нормами международного права (лишь — с добровольного согласия), но русских офицеров работать никто не заставлял — об этом вообще нет сведений. Наоборот, австро-германцы выполняли требования международного права о выплате офицерскому составу денежного содержания. В Германии пленные обер-офицеры получали 50 рублей в месяц, штаб-офицеры — 75, генералы — 125 рублей. В России для неприятельских офицеров действовали те же самые нормы, установленные 73-й статьей Положения о военнопленных от 7 октября 1914 года. Правда, на эти деньги все равно почти ничего нельзя было купить, но все-таки они несколько скрашивали скудность продовольственного пайка. В то же время в России в отдельных лагерях коменданты принуждали к работам и офицеров, пусть это и носило единичный характер. Так, к 1 января 1916 года в Российской империи на работах в военных округах числились 521 офицер и 984 083 солдата противника. [94]

Офицеры могли работать добровольно, но кто может поручиться за эту «добровольность», хотя такие случаи, несомненно, были; о них говорит, например, бывший немецкий военнопленный Э. Двингер. Такие работы являлись переменой опостылевшего лагерного быта. Даже все та же самая русская Следственная комиссия смогла придраться лишь к произволу администрации, но не к самой системе выполнения Гаагской конвенции: «В лагерях пленные офицеры содержались в сравнительно лучших условиях, чем нижние чины. Однако недостаточность и недоброкачественность пищи, неприспособленность жилищ и неизменно грубое, направленное к унижению человеческого, в частности, офицерского достоинства обращение с пленными создавали для русских офицеров в течение многих месяцев плена невыносимо тяжелую жизнь, помимо физических и моральных страданий. Особенно удручающе действовала на офицеров та зависимость, в которой они находились от приставленных к ним германских и австрийских фельдфебелей. Последние всячески старались проявить свою власть над всякими офицерами и не упускали случая, чтобы подчеркнуть тем или иным способом свою роль начальников над ними». [95] Особенно тяжело офицерам было в крепости, где они оставались без прогулок и действовал тюремный режим. Зато они не работали.

Но нельзя не отметить, что произвол фельдфебелей, помимо личного отношения к русским (нет сомнения, что такие фельдфебели подбирались намеренно), был основан и на самом факте пленения. Все-таки немцы не оставили русским тысяч пленных (всего австро-германцы за войну взяли в плен около четырнадцати тысяч русских офицеров). Достаточно вспомнить, что под Танненбергом в два дня германцы взяли в плен около семидесяти тысяч русских солдат и офицеров. Для немцев периода Первой мировой войны такое количество пленных за такой срок — это неслыханно. Так, в своих воспоминаниях ген. Э. Людендорф (фактический руководитель германской стратегией на Восточном фронте с августа 1914-го по август 1916 г., а затем — всей стратегии Германии до конца войны) назвал день 8 августа 1918 года «самым черным днем германской армии в истории мировой войны». [96] В этот день немцы потеряли пленными около пятнадцати тысяч человек. Тогда союзники начали Амьенскую операцию, ставшую одним из ключевых событий в период летне-осеннего наступления союзников во Франции, сокрушившего Германию. Получив информацию о пленных в один день, генерал Людендорф и дал ему такую характеристику.

Но и русские также имели шанс частично сквитаться с немцами за Танненберг. Речь идет об окруженном германском 25-м резервном корпусе ген. Р. фон Шеффер-Бояделя, в ноябре 1914 года проводившем операцию на окружение блокированной в Лодзи 2-й русской армии ген. С. М. Шейдемана. Немцы сами были окружены, и в русский тыл уже были подвезены вагоны для отправки германских пленных в глубь России. Однако ввиду несогласованности командиров всех рангов немцы сумели пробиться из «мешка», причем вывели с собой шестнадцать тысяч русских пленных. Вот это — яркая характеристика командования двух военных машин начального периода войны.