Собаки погибли, их нечего было искать. Нужно было позаботиться о Проказнике.

Витали посадил его перед огнем и завернул в одеяльце, которое я сначала хорошенько согрел. Конечно, следовало бы дать обезьяне выпить чего-нибудь теплого, но у нас ничего не было.

Витали и я молча сидели перед очагом. Но и без слов было понятно, что мы чувствовали. Бедный Зербино! Бедная Дольче! Они были наши товарищи, делили с нами и радость, и горе. А для меня они были друзьями. И сам же я виноват в их смерти! Если бы я не заснул, они не вышли бы из шалаша, а волки никогда бы не осмелились войти в него – они боятся огня.

Мне было бы легче, если бы Витали отругал меня, даже, пожалуй, побил. Но он не говорил ни слова и не смотрел на меня. Старик сидел перед огнем, опустив голову на руки. Наверное, он думал о том, что мы будем делать без собак. Ведь без них нельзя будет давать представления. На что же мы будем жить?

Небо было голубое, и снег сверкал под лучами солнца. Лес, такой темный и мрачный накануне, теперь ослепительно сиял.

Время от времени Витали просовывал руку под одеяло и дотрагивался до обезьянки, чтобы узнать, не согрелась ли она. Но она не согревалась и дрожала всем телом.

– Нужно побыстрее добраться до какой-нибудь деревни, – сказал наконец Витали. – Здесь Проказник умрет.

Витали завернул обезьянку в нагретое одеяльце и положил под куртку к себе на грудь.

– За этот приют нам пришлось дорого заплатить, – сказал он, показав на шалаш, и голос его дрожал.

Мы пустились в путь, по дороге нам встретился ехавший в телеге крестьянин. Он сказал нам, что через час мы дойдем до большого селения. Это ободрило нас, и мы прибавили шагу, хоть идти было очень трудно, ноги вязли в глубоком снегу.

Наконец, показались крыши селения.

Мы никогда не останавливались в хороших постоялых дворах; они были слишком дороги для нас. Витали обычно выбирал какой-нибудь постоялый двор попроще, на окраине селения или в городском предместье. Там не отказывали в приюте даже таким странным путешественникам, как мы, и брали недорого.

Но на этот раз Витали не остановился на окраине селения. Он пошел дальше и разыскал большой постоялый двор с великолепной золоченой вывеской. В отворенную дверь кухни был виден стол с лежащими на нем кусками мяса, а в громадной печи стояли кастрюли, от которых поднимался пар. Даже на улицу доносился запах вкусного супа, очень соблазнительного для наших пустых желудков.

Витали принял важный вид, вошел в кухню, не снимая шляпы, и, откинув голову назад, потребовал хорошую теплую комнату.

Сначала хозяин постоялого двора, державший себя очень надменно, не удостоил нас внимания. Но величественный вид Витали произвел на него впечатление, и он велел служанке проводить нас в комнату и затопить там печь.

– Скорее раздевайся и ложись в постель, – сказал мне Витали.

Я с изумлением взглянул на него. С какой стати мне ложиться в постель?

– Ну, быстрее же! – нетерпеливо сказал он.

И мне пришлось повиноваться.

На постели была пуховая перинка. Витали подоткнул мне одеяло и накрыл меня перинкой.

– Тебе нужно хорошенько согреться, – сказал он. – Чем жарче тебе будет, тем лучше.

Мне казалось, что было бы гораздо лучше положить в постель Проказника, но я не сказал ничего.

– Ну, что, ты согрелся? – спросил через несколько минут Витали, который все время держал обезьянку перед топившейся печкой.

– Мне так жарко, что я едва дышу, – ответил я.

– Вот это-то и нужно, – сказал Витали и, положив около меня Проказника, велел мне прижать его к себе.

Бедная обезьянка, обычно ни за что не соглашавшаяся сделать что-нибудь не нравившееся ей, теперь подчинялась всему. Она прижалась ко мне и не шевелилась. Теперь ей уже не было холодно, маленькое тельце ее горело.

Витали ушел в кухню и вернулся с рюмкой горячего подслащенного вина.

Он хотел дать несколько ложечек Проказнику, но тот стиснул зубы и смотрел на нас так жалобно, как будто просил не мучить его. И все время высовывал из-под одеяла свою крошечную ручку.

Я не понимал, зачем он делает это, но Витали объяснил мне: еще до моего поступления в труппу у Проказника было воспаление легких; ему тогда пустили кровь, и он выздоровел. И теперь он, должно быть, просил, чтобы его полечили.

Витали был не только растроган, но и встревожен. Уж если Проказник отказался от подслащенного вина, которое так любил, значит, он очень болен.

– Выпей вино и не вставай с постели, – сказал мне Витали. – Я пойду за доктором.

Я тоже любил сладкое вино и с удовольствием выпил его; но от него мне стало еще жарче.