Отец Пьер – я уже начал так его про себя называть, – видя мое беспокойство, пошел вместе со мной в контору полицейского комиссара. И там я узнал, что Витали действительно умер.

Меня стали расспрашивать, и я рассказал все о себе и о Витали.

– Что же ты будешь делать теперь? – спросил комиссар. – Ведь ты говоришь, что родных у тебя нет.

– Я хочу взять его в свою семью, – сказал садовник, – если вы согласитесь доверить его мне.

Комиссар не только согласился, но еще и сказал, что Акен поступает очень хорошо и делает доброе дело.

Потом он спросил меня, не заходили ли мы к кому-нибудь в Париже, и я сказал ему про Гарофоли.

– Отведите его к Гарофоли, – сказал комиссар одному из полицейских. – Ступайте на улицу Лурсин – мальчик наверняка узнает дом. Расспросите этого Гарофоли.

Итак, мы втроем – отец Пьер, полицейский и я – отправились на улицу Лурсин. Я тотчас же узнал дом, и мы поднялись в четвертый этаж. Маттиа в комнате не было; должно быть, его увезли в больницу.

Увидев полицейского, Гарофоли сначала испугался, но сразу оправился, узнав, зачем мы пришли.

– А, так бедный старик умер? – сказал он.

– Вы его знали?

– И хорошо знал.

– Так расскажите все, что знаете о нем.

– Витали – ненастоящее его имя. Его звали Карло Бальзани. Лет тридцать пять или сорок тому назад он был знаменитым певцом, и его знали не только в Италии. Он пел на сценах лучших театров в Неаполе, Риме, Милане, Венеции, Флоренции, Лондоне и Париже. Но в один прекрасный день он потерял голос и больше не мог петь в больших театрах. Не желая после своего блестящего успеха показываться на сценах маленьких, незначительных театров, он переменил имя и стал избегать всех, кто знал его в прежнее время. Ну, а жить все-таки было нужно. Он брался то за то, то за другое, но ему не было удачи. И кончилось тем, что он стал показывать ученых собак. Однако хоть голос у него и пропал, но гордость осталась. Он умер бы от стыда, если бы узнали, что знаменитый Карло Бальзани превратился в бедняка Витали. Я случайно узнал его тайну.

Так вот кто был Витали! Бедный Карло Бальзани! Милый, добрый Витали! Я нисколько не удивился бы и в том случае, если бы мне сказали, что он был самим королем.

Витали должны были хоронить на другой день, и отец Пьер обещал пойти со мной на похороны.

Но утром я, к своему величайшему огорчению, не мог встать с постели. Всю ночь меня бил озноб, а потом начался страшный жар. В груди жгло как огнем, и мне казалось, что я болен так же, как Проказник. У меня и на самом деле было воспаление легких – я сильно простудился в ту ночь, когда умер Витали.

За время болезни я узнал, как добра семья садовника, а в особенности, как заботлива и внимательна Этьеннета. Простой народ редко обращается к докторам; но я заболел так серьезно, что для меня сделали исключение. Доктор определил мою болезнь и сказал, что меня нужно отправить в больницу.

Это, конечно, было бы удобнее всего, но отец не согласился.

– Он упал не около больницы, а около нашего дома, – сказал он, – и мы должны оставить его у себя.

Этьеннета, у которой и без того было очень много дел, стала ухаживать за мной. А когда ей нужно было заняться хозяйством, ее заменяла Лиза.

Я хворал долго и тяжело, но Этьеннета все так же заботилась и внимательно ухаживала за мной. Иногда и ночью приходилось кому-нибудь сидеть около меня, и тогда Алекс и Бенжамен чередовались между собой.

Наконец я стал выздоравливать, но так как болезнь была серьезной и продолжалась очень долго, мне нельзя было выходить на улицу до весны. Когда наконец потеплело, в хорошую погоду Лиза стала гулять со мной. Мы выходили из дому в полдень, в самое жаркое время дня, и, взявшись за руки, медленно шли в сопровождении Капи.

Мало-помалу ко мне вернулись силы, и я мог приняться за работу. С большим нетерпением я ждал этого времени: мне хотелось отплатить хоть чем-нибудь добрым людям, сделавшим для меня так много.

Когда я выздоровел, в нашем саду начала распускаться гвоздика. У нас ее было очень много – белая, пунцовая, фиолетовая. И вечером, прежде чем цветы накрывали стеклянными рамами, весь сад был полон ее благоуханием.

Я был еще слаб, и мне дали легкую работу. Каждое утро я должен был поднимать с цветов стеклянные рамы и вечером снова опускать их, когда становилось свежо. А днем, в жару нужно было ставить соломенные щиты, чтобы закрыть цветы от солнца. Работа моя была нетрудна, но у меня не оставалось ни минутки свободной, потому что мне приходилось поднимать и опускать каждый день несколько сотен рам и следить, чтобы цветам было и не слишком жарко, и не холодно.

Вся семья работала с утра до вечера, вставала задолго до рассвета и ложилась поздно. Это была хорошая школа труда для меня.

Когда я окреп, то стал работать так же, как работали все в этой семье; даже маленькая Лиза не сидела сложа руки. И скоро я привык к этой трудовой жизни. Вместо того чтобы ходить целыми днями по дорогам, я теперь оставался на одном месте, в саду, и так тяжело работал с утра до ночи, что рубашка на спине становилась мокрой. Но остальные работали так же, рубашка отца была мокрее, а его лейка – тяжелее наших.