– Ну, да хранит тебя Господь! – сказал отец, видя, что я не отступаюсь от своего намерения.

Когда я собирался уходить, он протянул мне большие серебряные часы:

– Возьми их, это мой прощальный подарок. Часы эти стоят недорого. Будь они ценными, я продал бы их в уплату долга. Они идут не совсем верно, а иногда останавливаются, и тогда их нужно немного потрясти, чтобы они пошли. Но тебе они все-таки пригодятся в дороге.

На этом мы простились, и я ушел.

Через некоторое время я вынул часы. Был полдень. Когда я спрятал их, Капи встал на задние лапы и похлопал меня по карману, в котором они лежали. Я понял, что ему хочется сказать «почтенной публике» который теперь час.

Сначала Капи немного затруднялся, когда я показал ему их, но потом вспомнил и, замахав хвостом, тявкнул двенадцать раз.

Для путешествия мне была необходима карта Франции, и я решил купить ее. Мне долго пришлось разыскивать необходимое – я хотел, чтобы она была наклеена на холст, могла свертываться и стоила недорого. Наконец в одной лавочке мне удалось найти уже пожелтевшую от времени карту, которую мне уступили за двадцать су.

Теперь нужно было побыстрее уходить из Парижа, и я прибавил шагу. Проходя мимо церкви, недалеко от улицы Лурсин, я увидел мальчика, прижавшегося к стене. Мне показалось, что это Маттиа, – у мальчика была такая же большая голова и худенькое тело. Но если это Маттиа, то он совсем не вырос в эти два года.

Я подошел поближе к нему. Маттиа! Он тоже узнал меня и улыбнулся.

– Ведь это ты приходил к Гарофоли со стариком, у которого была длинная седая борода? – сказал он. – Это было перед тем, как меня отправили в больницу. Ах, как у меня тогда болела голова!

– Ты все еще у Гарофоли? – спросил я.

– Гарофоли в тюрьме, – ответил Маттиа, понизив голос. – Его посадили за то, что он чуть не до смерти забил Орландо.

– А где же дети?

– Не знаю, – сказал Маттиа. – Меня в то время не было. Когда я вышел из больницы, Гарофоли, видя, что я начинаю хворать, если меня бьют, отдал меня внаймы в маленький цирк. Там нужен был мальчик для представлений. Но меня не захотели держать, сказали, что у меня слишком велика голова, а это неудобно. Я пробыл в цирке недолго и пошел назад к Гарофоли, но дом был заперт, и сосед сказал мне, что Гарофоли в тюрьме. И теперь я совсем не знаю, что мне делать. Денег у меня нет, и я ничего не ел со вчерашнего утра.

Я знал, как мучительно выносить голод, и от души пожалел бедного Маттиа.

– Подожди меня здесь, – сказал я и пошел на угол, в булочную.

Купив хлеба, я дал его Маттиа, и он с жадностью набросился на него.

– Что же ты думаешь делать? – спросил я, когда он поел.

– Да я и сам не знаю.

– Но нужно же что-нибудь придумать.

– Я хотел было продать скрипку, но мне очень жалко расставаться с ней. Скрипка все равно что друг. Когда мне очень тяжело, я ухожу в какое-нибудь уединенное местечко и играю для самого себя. И тогда мне становится легче.

– Но почему же ты не играешь на скрипке на улицах?

– Я играл, но никто ничего не дает мне… А ты что делаешь? – спросил он.

– А я хозяин труппы, – важно ответил я.

– Ах, если бы ты захотел…. – нерешительно начал Маттиа.

– Что такое?

– Взять меня в свою труппу.

– Но ведь вся моя труппа состоит из одного Капи, – сказал я.

– Ну, так что же? Зато мы будем вдвоем. Пожалуйста, не бросай меня. Если ты не согласишься взять меня с собой, мне придется умереть с голоду.

Умереть с голоду! Не все понимают эти слова одинаково, и не всех они одинаково трогают. Но мне они дошли до самого сердца, потому что я знал, что они значат.

– Я могу работать, – продолжал Маттиа, – я умею играть на скрипке, ходить по канату, прыгать через обруч, петь. Я буду делать все, что ты велишь. Денег мне не нужно, только корми меня.

Мне хотелось плакать, слушая его. Как сказать ему, что я не могу взять его с собой? Ведь он может умереть с голоду и со мной. Я объяснил ему это, но он не хотел ничего слушать.

– Нет, вдвоем умереть с голоду труднее, – возразил он. – Мы будем поддерживать друг друга, делить между собой все, что у нас есть.

– Ну, хорошо, пусть будет так, – решил я. – Ты будешь моим товарищем, и мы пойдем вместе. Вперед!

Через четверть часа мы уже вышли из Парижа.

Земля высохла, грязи не было, и апрельское солнце сияло на безоблачном небе. Какой контраст с тем холодным зимним днем, когда я входил в Париж!

В садах, мимо которых мы проходили, цвела сирень, и, когда пробегал ветерок, нам на голову сыпались лепестки цветов.

Наше путешествие начиналось хорошо, и я уверенно шел по дороге. Капп, с которого я снял веревку, прыгал около нас, лаял на телеги, на кучи камней и даже просто так – из одного только удовольствия лаять. Должно быть, собакам так же приятно лаять, как людям петь.

Куда же мы шли? Я и сам не знал этого, просто шли, куда глаза глядят. Ну, а потом? А потом я хотел прежде всего повидаться с матушкой Барберен. Если я давно уже не говорил о ней, это еще не значит, что я перестал любить ее. И не писал я ей ни разу не потому, что забыл ее.