И вот сегодня (через полгода) опять эта женщина у меня, но уже с другой просьбой — осмотреть ее и дать удостоверение о побоях, нанесенных ее мужем: часто пьет и в последнее время стал драться. Хочет подать в суд: «Все могла стерпеть, а побоев простить не могу». Настроена решительно — в суд, и больше никаких!

— Может, лучше без суда обойтись? — говорю. — Будете судиться — мира уже никогда не будет у вас, только озлобите мужа. А разойдетесь — как же вы будете жить одна с троими детьми? Подумайте, какая это будет жизнь — в вечной вражде. И вы сами чувствуете, что, если вашего мужа осудят, его положение будет ужасное: оставшись без места, опозоренный, он будет считать вас виновницей и никогда не простит вам этого. Наконец — насколько я помню, — ваш муж, по-моему, хороший и добрый человек и вас жалеет и любит. Я помню, как он был счастлив, когда его освободили от военного суда. Вы сами же говорите, что ему простили под условием: если обнаружится, что он пьянствует, второй раз его уже не помилуют. Если хотите, давайте устроим так: я напишу командиру полка частное письмо, в котором попрошу подействовать на вашего мужа путем отеческого внушения…

Женщина вынимает из кошелька маленькую бумажку и подает мне. На бумажке написано: «Даю сию записку в том, что больше обижать жену не буду и буду заботиться о ее здоровье, как требует медицина». И подпись мужа. Эту записку дал ей муж полгода назад, после избавления от суда.

— Ну вот видите, — говорю, — муж-то у вас просто милый человек, никто его не тянул — сам, по собственному почину, написал вам такую славную бумажку. Он, несомненно, и любит вас, и жалеет. Просто сбился с толку человек. Давайте поможем ему выбраться на путь истинный.

Жена растрогалась, заплакала…

— Спасибо вам, доктор, а уж я сгоряча-то совсем обезумела. Сделайте милость — напишите, как вы говорили. Идти по судам — какое уж это дело, добра не будет!

Бумажку я написал, и жена ушла совсем в ином настроении, забывши и про свои синяки.

Пьяный муж бьет жену по каждому пустяку — просто здорово живешь — и при этом приговаривает: «Убью — невелика штука, получу за это два месяца, тем дело и кончится, — много вашего брата найдется!»

Дочь с матерью не видались восемь месяцев, живя в одном городе. Встретились случайно на улице. Дочь говорит: «Здравствуйте, мама!» Мать останавливается и сухо говорит: «Извините, я что-то вас не знаю». — «Мама, милая! неужели не узнала, да ведь это я, твоя дочка Таня!..» — «Батюшки-светы, да что же это с тобой сделалось?.. похудела-то как… Царица Небесная! до чего дожили — дочку свою родную не признала!..»

«Семеро ребяток. И всех-то жалко. В большой бедности живем. Околевать бы надо, да ребяток-то жалко! Такие-то все хорошенькие, кругленькие, как мячики катаются. Все и норовишь их покормить, ну и общиплют всю, как куру. Ничего в жизни не жалко, только ребяток жалко».

Жена о муже:

«Ни от кого не слыхала худого слова. Ну пусть бы он еще меня одну ругал, а святых-то не задевал. Ведь и не пьяница, а просто так, со злости: знает, что я не выношу, — ну и зачнет ругать и Пресвятую Богородицу, и Николая-чудотворца. Все иконы, какие висят в углу, — все изматерит! Он ругается, а я плачу… С этим переворотом совсем обусурманел народ. А нам-то, женщинам, как тяжело! Вот и вспоминаю, как прежде у родителей-то жилось. Такие-то все хорошие да ласковые. Дедушка был — старенький-старенький. Не кричит, бывало, никогда, а все с такой лаской: „Аннушка, принеси-ко ты мне, милая…“ А я давай плакать: хоть бы он построже как-нибудь сказал! Вот была какая дура».

27. IV. «Уж такая жизнь, что не приведи-то Господи! За один год на меня восемь выпадов!.. Только подумать надо, как все это пережить… Первое дело — овца пала. Купили трех овец — две принесли мертвых ягнят. Потом поросенка задавили ребята на улице, потом лошадь обезножела, муж захворал, крыша на сарае провалилась, а теперь — пожалуйте! — еще напасть: дочка невенчанная сына родила!»

5. V. Неожиданный результат моего обращения к командиру полка (см. 26.IV).

Жена приносит мне обратно мое письмо с сообщением, что командир не может разобрать написанное мною, и просит меня написать покрупнее и появственнее: «Я должен, говорит, вслух прочитать твоему мужу, о чем пишет доктор, а как же буду читать, когда разобрать не могу».

— Вот тебе раз — я и так старался написать лучше, чем всегда пишу. Вы-то сами ведь разбираете?

— Конечно, разбираю… дак чего уж с теперешних спрашивать: называются командирами, а совсем ведь малограмотные.

Переписал заново, большими буквами.

— Ну, теперь ладно будет, разберет?

— Теперь, пожалуй, разберет… как не разобрать — ведь я каждое слово издали вижу!

«Музыка и человеческая душа — да ведь между ними никакой разницы: они сестры. И когда человек играет или слышит музыку, обе сестры сходятся, обнимаются, поверяют друг другу свою тоску, желания, радости и надежды, ласкают друг дружку — и человек радуется, сам не зная чему, или скорбит, не знаю о чем» (из моих старых записей).

10. V. Мать о сыне.

«Пришел как-то сынок ночью выпивши. Подошел к постели и сноху-то хлясть по лицу. Заступилась я… А он на меня, да все под зад-то сапогом, все сапогом, а сапожищи-то гвоздями подбиты. И не раз, и не два, а поди разов пять ударил. Как есть, всю искалечил, да и как не искалечить — не молоденькая, восьмой десяток пошел. А что ему сделала? Только молодуху, вишь, пожалела. На сносях ходит! Вот и пришла к тебе: полечи уж, сделай милость!

Только — прости ты меня Христа ради — не обидься, что я тебе скажу: никому не говори про сына-то, не засади его кому-нибудь. Мастер-то он больно хороший. А как выпьет этого самого „сраму“-то, „говна“-то этого, — так без ума и сделается. Тебя как звать-то? Вот я и помолюсь за тебя. Уж больно я в Бога-то верю. Грешница — только по ночам молюсь, тайком молюсь, чтобы никто не увидел да не засмеял».

«Радехонька бы умереть — да смерть-то не приходит. Прошу у Господа смерти, как милости: от нонешней-то жизни, от деток-то любезных».

«Уж не собиралась в Рыбну-то, да услыхала, что тебя переводят в Москву. Уж што у нас в деревне-то горя-то было… Видно уж, помирать надо будет без тебя. Вот и приехала проверить — правда ли?» — «Кто же меня переведет в Москву или другое место, если я сам не захочу?» — «Силой будто перевели. Сначала сказали — в Ярославль: ну еще до Ярославля можно доехать! А потом, говорят, в Москву: ну уж в Москву-то не доехать!»