Шрифт:
Ее живот особенно высок и безобразен. Ясно, что она на последних днях. Может быть, ей остались часы.
Зачем она здесь? Что она думает? Какое отношение имеет ко всему окружающему?
Неизвестно.
Он переходит в другой коридор и смотрит на север.
Над тремя горами низко летит самолет. Он только что поднялся.
(Нет, он не летит. Это не точно. Он как-то едет по воздуху, тарахтя и ныряя по узкому волнистому шоссе облаков.)
Откуда он? Куда? Кто в нем летит? Зачем?
Неизвестно.
Георгий Васильевич спустился по лестнице вниз.
В запертую дверь отельного ресторана ломился маленький человек в синем слишком широком пиджаке и в больших остроносых сапогах.
Георгий Васильевич тотчас отметил в уме его черепаховые очки, верблюжьи ноздри, низко насунутую на голову кепку, которую изнутри распирала большая и, очевидно, жесткая шевелюра, желтый карандаш — из кармана.
— Что вы скажете! — горестно заметил носатый человек, близоруко и застенчиво глядя на Георгия Васильевича. — Что вы скажете! Уже заперто. Вот история!
— Да, ничего удивительного, от девяти до часу всегда заперто, — сказал несколько строго Георгий Васильевич.
Он уже изучил кое-какие бытовые подробности и порядки строительства.
Носатый человек постоял, подумал, подоил себя за нос, еще раз на всякий случай легонько ткнул сапогом в дверь и ушел.
Кто он такой? Куда пошел?
Неизвестно.
Возле запертой двери на фанерном щите висела кухонная стенная газета.
Георгий Васильевич вытащил записную книжку и списал из нее одну заметку. Он записал ее почему-то с точным сохранением орфографии.
Заметка была такая:
«Наши безобразия. Товарищ Жуков примерный парень и затем еще комсомолец. Нет чтобы служить примером на производстве, а он делает такие безобразия. Разругавшись с гражданкой Молявиной бросив В Е потрохами от дичи, которыми засорило ей глаза так что нужно было бы посылать за скорой помощу но благодаря исправности водопровода глаза были промыты.
Товарищи сотрудники не берите пример с такого товарища.
Блоха».
Под ней был детский рисунок пером: человек в фартуке бросает в лицо гражданки Молявиной кусок дичи. Из глаз гражданки Молявиной сыплются искры и написано «вот так сдорово».
Георгий Васильевич пожалел, что невозможно срисовать картинку, но был очень доволен и записью.
Жмурясь на солнце, он вышел из дверей отеля подышать свежим воздухом.
По дороге вели слона.
За слоном бежали дети.
Георгий Васильевич не удивился. Здесь всего можно было ожидать.
Он только машинально подумал:
«Откуда слон? Куда его ведут? И зачем его ведут?»
Неизвестно.
Аккуратно записав в книжечку слона, Георгий Васильевич возвратился в номер, решительно сел к столу, подвинул к себе блокнот и быстро написал первую строку первой своей корреспонденции:
«Полтора года тому назад здесь была голая степь».
Он написал эту строчку и задумался.
От проклятой стены несло нестерпимым жаром.
Он стал на цыпочки и через стол высунул голову в открытое окно.
Бессвязные мысли неслись в его голове.
«Летел аэроплан…»
«Жили орлы-стервятники…»
«На подножку автомобиля вскочил взлохмаченный юноша с блокнотом…»
«Шел босой человек…»
«Беременные бабы несли доски…»
«Вели слона…»
«Товарищ Жуков бросил в какую-то гражданку Молявину потрохами…»
— Но зачем мне все это? И какая между этим всем связь? Нет, все это не то. Не то.
Он с отвращением вырвал из блокнота начатую страницу и разорвал ее на мелкие кусочки.
— Ползучий эмпиризм! — пробормотал он.
XXII
Катя торопливо одевается.
— Ах, эти вечные Додькины фокусы!.
Она шумно проносится по коридору. В коридор заглядывают встревоженные жильцы.
У нее сердитое сонное лицо, большие припухшие губы.
Она срывает с вешалки шапочку. Хлопает дверь. Эхо грохочет в четырехэтажном пролете лестницы. Эхо валится вниз и разбивается вдребезги, как шкаф.
Сбегая вниз, Катя надевает гарусный вязаный берет. У нее такие же волосы, как у брата, — жесткие, пышные, гофрированные. Она с трудом натягивает на них малиновую шапочку. Шапочка тотчас принимает их пышную, высокую форму.
Окна парадного хода открыты настежь. За ними — яркие косяки летнего утра. Там — движущиеся, длинные полосы стройки.