— Нет! Прошу вас! Анатоль! — воскликнули в один голос потрясенные Марина и Катиш. Теперь сестра Анатоля смотрела на невестку совсем с другим выражением лица, в нем явственно читалась мольба о помощи. Марина же, думая только о том, какую боль причинят соляные розги, вцепилась в рукава фрака мужа с удивительной для нее силой. В это мгновение она уже не думала обо всем, что произошло меж ними с Катиш, обо всем, что могло случиться. Она лишь представляла себе степень боли и унижения, что ожидают ту при этом наказании.

— Послушайте меня, Анатоль, прошу вас, — быстро затараторила она. — Она бедный несчастный ребенок, вы правы в своем снисходительном отношении к ней. Она просто чувствовала себя покинутой, одинокой… она просто ревновала вас ко мне.

Анатоль отцепил ее пальцы и кивнул стоявшему за ее спиной лакею. Тот обхватил аккуратно барыню за талию своими крепкими руками и повел к выходу из конюшни. Марина, видя, как Анатоль снимает фрак, пришла в отчаяние. Она схватила за рукав, стоявшего у двери Игната, затем взглянула на управляющего, наблюдавшего за всем происходящим с хмурым выражением лица.

— Игнат Федосьич, Василий Терентьевич, прошу вас, образумьте моего супруга. Умоляю вас! — и, видя их непреклонные лица, снова взмолилась к Анатолю. — Анатоль, умоляю, она всего лишь ребенок! Умоляю вас, пусть будут розги, но не соляные. Прошу вас!

— Да уведите же графиню!!! — взревел Анатоль, и лакей поспешил выволочь Марину прочь из конюшни, шепча ей при этом в ухо: «Прощения просим, барыня, но так надобно».

Марину отвели в свои половины и, не взирая на ее мольбы, заперли на ключ на все время экзекуции. Она сначала билась в дверь, совсем забыв о своем состоянии, пока ребенок не начал также биться внутри нее, взбудораженный ее нервным состоянием. Это вынудило ее перестать колотить в дверь, а опуститься на кушетку у окна и постараться успокоиться, нежно поглаживая живот. Но ей это никак не удавалось. Марина смотрела на часы на каминной полке, и каждое движение минутной стрелки казалось ей таким медленным. Она чуть не воочию слышала свист розог и плач Катиш, словно это ее саму наказывали в конюшне.

Марина прекрасно знала, каково это быть наказанной розгами. Но вымоченные в соляном растворе, они причиняли наказываемому двойную, если не тройную боль, и она искренне переживала за Катиш сейчас. Она не оправдывала ее, но понимала, почему все случилось так. Смогла бы она сама вести себя по-иному с персоной, которая заставлял страдать ее близкого и родного человека? Навряд ли.

В голове вдруг всплыли слова Катиш, сказанные той в пылу ссоры. «Лишь раздельное проживание с вами вернет его к спокойной жизни». Страшные слова для любой женщины, состоящей в браке. А она-то полагала, что у них с Анатолем налаживается семейная жизнь, ведь после той ночи откровений они стали намного ближе друг к другу, почти как раньше. А выходит, что он задумывается о разъезде с ней.

За дверью ее кабинета вдруг кто-то пробежал, шумно ступая по половицам, затем прошли сразу несколько человек. Судя по направлению и по громким всхлипываниям, это пронесли в мезонин Катиш. Тут же кто-то невидимый повернул ключ в замке Марининого кабинета, отпуская ту на волю. Она сразу вскочила на ноги и бросилась вон из комнаты в половину своего супруга. Тот был в спальне и с помощью верного Федора менял рубашку. Та, в которой он был прежде, была немного испачкана кровью. Марине при виде нее стало дурно, и, чтобы не упасть, она изо всех сил вцепилась в дверной косяк.

— Зачем? — едва слышно прошептала она, но Анатоль услышал ее. Он жестом отпустил Федора и неспешно подошел поближе к Марине, заглянул той в глаза.

— А вы как думаете? — она ничего не ответила, и он продолжил. — Оскорбление, нанесенное кому-либо из моих близких, а уж тем паче — супруге, — оскорбление мне. А оно непременно должно быть наказано.

— Даже собственную сестру? Соляными розгами? — с горечью прошептала Марина.

— Даже так, — кивнул он.

— Даже если была оскорблена нежеланная вам супруга? Та, с которой вы планируете разъехаться? — не могла удержаться Марина. Анатоль внимательно посмотрел ей в глаза, а затем отошел от нее к окну, повернулся к ней спиной, заложив руки.

— Я не буду спрашивать, какая птица вам напела это в ушко. Сегодня же эта птица поедет в деревню!

Марина отпрянула, удивленная, а затем резко ответила:

— Нет, вы ошибаетесь, в этот раз мне пела совсем другая птичка!

Анатоль повернулся к ней лицом. Сначала он смотрел на нее недоуменно, но постепенно его лицо прояснилось.

— Подозреваю, что эта птичка уже понесла заслуженное наказание, в том числе и за этот проступок.

— Ах, прошу вас, к чему сейчас это? Ответьте мне прямо, намерены ли вы действительно разъехаться со мной? — вдруг вскинула голову Марина. — Не мучьте меня, нет более сил! Я устала каяться в своем проступке перед вами, устала искать пути, как исправить мою ошибку, как загладить вину перед вами. Но надобно ли это вам? Не думаю. Вы отослали меня сюда, в деревню, а сами в это время ездите к артисткам! Конечно, при этом положении дел лучший выход — разъехаться! К чему мне, чтобы мое имя так унижали, путаясь непонятно с кем!

Она осеклась, взглянув на лицо Анатоля: оно одновременно выражало недоумение и смех.

— О чем вы толкуете, Марина Александровна, смею вас спросить? — спросил он вкрадчиво, склоняя голову немного набок, словно стремясь рассмотреть ее получше.

— Я говорю о ваших увлечениях.

— А, вот оно что. Так скажите мне, пожалуйста, мой домашний ангел, на чем основана ваша убежденность, что у меня есть… хм… увлечения? Не на пении птичек ли?

Марина на мгновение помедлила. Она не знала, какой довод привести ему в ответ на его реплику, но потом одно воспоминание вдруг всплыло в ее голове.