— Мой милый, — она оторвалась от его губ и обхватила ладонями его голову, ласково теребя волосы. — Мой милый, ты здесь… ты со мной…

— Ненадолго, — прошептал он, прекрасно осознавая, что это только наркотик сумел соединить их сейчас. С его ресниц вдруг сорвались горячие слезы и упали на ее руки и на постель. Она гладила его волосы, потом стала целовать его глаза, нос, губы, шею, и он стиснул ее в своих объятиях изо всех сил, не желая расставаться с ней более.

— Я люблю тебя. В тебе моя жизнь, моя милая, моя душа…, — прошептал он, прижимая ее голову к своему плечу, вдыхая запах ее волос. А потом его голос стал стальным, мускулы рук напряглись. — Я вернусь. Я убью любого, кто встанет между нами, разорву своими руками, я пойду на все, что угодно, но я вернусь, обещаю тебе. Я вернусь!

Завидово, весна 1839 года

Марина аккуратно перерезала толстые стебли розы ножницами и складывала цветы в корзину, что держала в руках горничная. Они передвинулись дальше по оранжерее, к следующему розовому кусту, и Марине стало видно сквозь немного оттаявшее стекло окна, как катает по двору Леночку на салазках по скользкому льду молодой лакей, а Агнешка прихлопывает в ладони при каждом повороте салазок, заставляя маленькую барышню заливисто смеяться.

Марина задержалась на этом месте, любуясь своей дочерью. Ей было уже два года, совсем недавно сровнялось — всего пару недель назад. Черты ее лица постепенно поменялись и продолжали свои перемены. Теперь уже было сложно признать в ней Сергея Загорского. Все, кто видел маленькую дочь Марины, признавали ее исключительное сходство с матерью — тот же разрез глаз, тот же высокий лоб. Иногда находили в Леночке и черты Анатоля, что неизменно приводило Марину в удивление и пару раз даже вызывало чувство некой досады, словно ей не хотелось, чтобы ее дочь сравнивали с мужем.

Марина же отчетливо признавала в дочери черты любимого человека. Его нос, овал лица, некоторая схожесть в мимике. Но больше всего напоминали Сергея глаза Леночки — удивительного серебристого цвета.

Иногда Марина чувствовала такую непреодолимую любовь к этому маленькому человечку, так похожему на Загорского по ее мнению, что она не могла сдержать себя и крепко прижимала к себе дочь, невзирая на ее протесты. Она была готова целовать ее пухленькие щечки, обнимать ее маленькое тельце до конца своих дней. Всю ту любовь, что она не могла подарить любимому человеку, Марина изливала теперь на его дочь.

Но если безграничные чувства Марины к ребенку были понятны, то любовь Анатоля к Леночке до сих пор была непривычна Марине. Анатоль просто обожал Леночку. До исступления.

— Я люблю в ней тебя, — как-то сказал ей муж под воздействием хмеля после какой-то редкой для него офицерской попойки. — Она твоя маленькая копия, и она меня любит. Любит меня, понимаешь?

Иногда подобная привязанность его к ребенку даже страшила Марину, ведь она впервые видела подобную сильную отеческую любовь. В свете было не принято уделять много внимания собственным детям, перекладывая заботу о них на плечи гувернеров, нянь, дядек, отселяя их подальше с глаз в мезонин дома.

Но в этом случае Анатоль, на удивление Марины, презрел каноны света, которые так свято соблюдал во всем безукоризненно, и буквально боготворил Леночку, проводя с ней каждую свободную минуту своего времени.

— Я скоро начну ревновать вас к дочери, мой дорогой, — иногда выговаривала мужу Марина шутливо, а он лишь радостно улыбался в ответ.

— Ты даже не представляешь, как отрадно мне слышать это из твоих уст, — и с этими словами ловил ее руку и целовал нежно ее пальцы.

Прошедшие годы сблизили их, как супругов, заставили Марину смириться с некоторыми чертами характера Анатоля, что так не нравились ей: его контроль над ее жизнью, особенно когда она переезжала на время сезона в Петербург, его ревность и вспыльчивость, его неумение выслушать и принять другую точку зрения, отличную от его мнения. Он безумно переживал, когда при выезде в свет Марину обступали ее многочисленные поклонники, и, по его мнению, она была слишком любезна с кем-либо из них, но никак не показывал этого на людях, сохраняя свое реноме. Лишь после, наедине, в тиши спальни он мог выпустить пар, который копился в нем в течение всего вечера — кричал, швырял предметы, что попадались под руку, но, слава Богу, не в нее, а мимо, стараясь напугать ее, дать выход своей ярости. А ночь, что следовала за этой вспышкой ярости, была полна какой-то странной грубой ласки, отличной от той нежности, с которой он обычно ласкал тело Марины. Словно он стремился наказать ее за свои эмоции, за то, что он так мучился по ее вине.

Скоро Марина, впрочем, привыкла гасить эти вспышки гнева и ревности чуть ли не на корню. Анатоль обожал, когда она ластилась к нему, словно кошка, шепча на ухо ласковые слова, нежно касаясь губами его уха. В эти моменты он был словно воск в ее руках, забывая обо всем на свете. Марина могла бы пользоваться этим приемом и в других моментах их совместной жизни, но ей казалось это не совсем справедливым по отношению к нему — эти нежные слова, лишенные всякого смысла для нее, ведь они не были наполнены тем самым чувством, что женщина должна испытывать к мужчине, произнося подобное.

При этом никогда в ее речах не проскальзывали три коротких слова, никогда она не говорила их Анатолю, считая бесчестным для себя и по отношению к нему совершить подобное. Я тебя люблю. Самые желанные слова для ее мужа, она знала это. Но заставить себя произнести их так и не смогла. Ведь означало бы солгать ему, ввести в заблуждение.

Она не любила своего супруга. Грустно признавать это, но это так и есть. В ней не было к нему того ослепляющего, безумного чувства безграничной любви, что Марина когда-то испытывала к Загорскому. Скорее, чувство ее к супругу было основано на благодарности к нему за все, что он сделал и продолжает делать для нее и дочери, а также на некоей привязанности, которую испытывают к человеку, который постоянно присутствует рядом, с которым были прожиты многие недели.