— Je suis enceinte [394] , — вдруг вырвалось у Марины помимо ее воли. Она внимательно всмотрелась в лицо Анатоля при этих словах. На его лице мелькнула радость и немного фальшивое удивление, и она поняла, что была права — он знал о ее тягости. Она слишком хорошо его изучила за прошедшие годы, чтобы он смог ее легко обмануть.

Анатоль притянул ее к себе и начал целовать в лоб, щеки, нос, тихо приговаривая «Bien-aim'e! Ma bien-aim'e! [395] ». Марина стояла, не шевелясь в его руках, борясь с неожиданным желанием отстраниться от него, оттолкнуть его руки. Как можно принимать его ласки, когда она несколько дней назад была в объятиях другого мужчины, когда она была неверна ему? В ней возник порыв открыться ему в своей неверности, рассказать ему правду, но она подавила его, хотя и с большим трудом — кому станет легче, если правда откроется? Только опять все осложниться донельзя.

— Ты не представляешь, как я счастлив, моя милая, — прошептал Анатоль ей в ухо, обнимая ее крепко. — Это такая радость. О Господи, ребенок! Частичка тебя и меня, — он вдруг отстранился от нее, обеспокоенно взглянул в глаза. — Ты такая бледная, моя дорогая. Как твое здоровье?

— Я немного устала. Дорогой было дурно, — призналась Марина. — Позволь мне уйти к себе и отдохнуть.

— Ну, разумеется, милая, разумеется.

Отпуская ее, Анатоль приподнял ее лицо за подбородок и коснулся губами ее рта в легком поцелуе. Марина еле выдержала его сейчас, когда ее нервы были напряжены, словно натянутая струна. Она позволила поцелую немного затянуться, а потом быстро отстранилась от супруга с виноватым видом. «Прости», — прошептала она, потом быстро развернулась и ушла к себе в половину, где ее ждал сюрприз — Агнешка, ее милая, добрая Агнешка.

Увидев свою любимую няньку, Марина вдруг не сдержалась — кинулась в ее объятия и разрыдалась, не в силах более сдерживать эмоции. Она прижалась крепко-крепко к Агнешке, как в детстве, когда ей было плохо, и ласковые руки нянечки разгоняли ее боль, сводили на нет детские обиды и страхи. Вот и сейчас Агнешка сумела успокоить Марину, гладя ту по волосам и что-то шепча ей в ухо своим мягким певучим говором. Потом заставила ту снять платье, смыла мокрой тряпицей, дорожную пыль с ее лица и тела, и, напоив горячим ромашковым чаем, уложила в постель.

— Не уходи, — поймала няньку за руку Марина. — Останься, мы так давно не виделись. Я думала, свидимся только на день Петровой Матки [396] , когда ворочусь в Завидово.

— Я таксама, — сказала Агнешка, пристраиваясь рядом с ней в постели, и, обнимая ту, положила голову Марины себе на грудь. — Але приехал чалавек от барина, загадал збираться у Пяцербурх. Мяуляу [397] , барыне я потрэбна. И вось я туточки, моя касатка, подле тебя.

Марина прижалась к ней всем телом, чувствуя, как постепенно расслабляется тело, словно пружина напряженное в последние дни. И она рассказала Агнешке все, что произошло с момента, как они виделись в Завидово: как хотела уйти от супруга, и как тот ее удержал, про развод и про приходскую книгу, про то, как она по-прежнему живет душой только ради Сергея, а также про задуманный побег и ее отказ от него.

— У котки больш любови да кацяняты, чым у тваей маци, даруй мяне Госпадзе. Гэта ж трэба! Ад сцерва, даруй [398] мяне, милая мая. А ты, мая дзитятка... Ох и настрадалась ж ты, мая милая. И за што табе гэта? За якия грахи?

— Грехов-то у всех найдется довольно, вот и у меня также, — задумчиво сказала Марина в ответ. — И самый большой нынче у меня грех — прелюбодейство. Как мне теперь в глаза ему смотреть? Ведь я буду всякий раз думать о том, что было. Не смогу, Гнеша, не смогу!

— А ты змоги! — резко вдруг сказала Агнешка. — Каб усе бабы мужикам о своей непаслушнасци распавядали, то стольки сямей бы порушилася. А я табе скажу, не думай больш об том! Ды и суплеменне [399] хай не мучиць тебя больш, ни да чаго гэто. Не варта [400] ен твоих слез, вось табе мой сказ. Забудзь о своей вине перад им. Расплата яму по справах [401] яго!

Она проговорила это таким странным тоном, что Марина удивленно взглянула на нее, и няня поспешила спросить ее:

— Распавядала ты князю свайму про дачку? Открыла таямницу [402] свою? — когда Марина покачала головой, нянечка перекрестилась на образа. — Ох, даруй Госпадзе грахи наши цяжкие! Вось гэто грэх так грэх. Родную кровь бо разлучаем. Был выпадак [403] распавядать, а промолчала. Не даруе ен тебе гэтого, не даруе, — тут она вдруг очнулась от своих раздумий и заметила, что из глаз Марины снова покатились слезы. — Ой, ну, дурница я, дурница! Пра что гаворку веду? Ты лепш поспи, моя милая, стамилася, ведаешь, з дороги-то. Поспи, касатка. Нездарма кажуць, раница вечара мудренее.

— Ты ведь нарочно русскую речь совсем забыла, да, Гнеша? — уже когда Агнешка закрывала дверь спальни, спросила Марина. — Зачем его злишь? Ему ведь не по нраву.

— Зато мне да спадобы [404] , — тихо ответила ей нянечка. — Старога коня не перекаваць. Поспи, моя милая, поспи.

Марина проснулась, когда за окном уже спускались ночные сумерки. Она резко села в постели, почувствовав неожиданный приступ дурноты, и огляделась по сторонам. Она заметила Анатоля, сидящего в кресле недалеко от ее постели и знаком показала, что ей дурно. Он подскочил со своего места, быстро взял с комода фарфоровый таз для умывания и поднес Марине, придерживая ей аккуратно волосы, пока не прошел приступ.