Она словно наяву увидела двух всадников, перескочивших этот глубокий овраг один за другим. Сначала яростно спорящих друг с другом, а после соединившихся в неистовом поцелуе.

«… — Я люблю вас, Сергей Кириллович. Но у меня, как и у вас, есть долг, и я никогда не смогу пойти наперекор ему….», долетело до нее из того, далекого момента. Да уж поистине пророческие слова произнесла она тогда, усмехнулась Марина. Долг и честь — вот узы, что связывают человека поболее чувств сердечных.

Марине на ум вдруг пришло то пепелище, что осталось от флигеля в имении Арсеньевых. Она неожиданно обнаружила его нынче утром, поддавшись порыву взглянуть на то место, где, как когда-то ей казалось, лежит начало ее счастливой жизни вдвоем с любимым человеком. Теперь же вместо аккуратного и небольшого домика перед Мариной была пустота, лишь черная от гари земля напоминала о том, что здесь когда-то было.

— Что тут произошло? Ведь когда я приезжала сюда в последний раз, еще до Пасхи, дом стоял, — спросила Марина Жюли и та, отводя глаза в сторону, коротко ответила, что в апреле был пожар, и флигель сгорел. Недавно пожарище разобрали, чтобы поставить тут другой, каменный.

Вот так и ее душа, вдруг подумалось Марине. Сплошное пожарище. Так яростно и красиво пылало, но прогорело полностью, оставив после лишь золу да гарь.

Она вдруг повернула коня прочь от оврага, после развернулась и разогнала хорошенько его в галоп. Она ни о чем не думала в этот момент, кроме этого прыжка через пропасть, желая, чтобы конь не достиг того края этой глубокой бездны и рухнул бы вниз, увлекая за собой свою наездницу в ту черноту, где не будет более боли.

Внезапно рядом с Мариной возник всадник, который легко поравнялся с ее конем и перехватил поводья из ее рук, как бы она не сопротивлялась. После сильная мужская рука остановила коней, всадник повернулся к Марине, схватил ее обеими руками за плечи.

— Вы сошли с ума! — встряхнул ее Арсеньев. — Я знал, что вы безрассудны, но не до такой же степени! Чего вы хотели? Убиться? — воскликнул он, вдруг прочитав ответ в ее глазах. — Порывы вашей души, мадам, когда-нибудь приведут вас совсем не к добру, но когда вы осознаете это, будет слишком поздно.

Над их головами вдруг прогрохотали первые раскаты грома. Вокруг стемнело в мгновение ока, словно ночь спустилась на землю. Ветер яростно трепал их волосы и одежду.

— Зачем вы остановили меня? Вы ведь никогда не питали ко мне ни малейшей симпатии. К чему все это? — простонала Марина. — Почему вы не отпустили меня?

— Потому что это слабость, а слабостям не должно поддаваться, — отрезал Арсеньев. — Вы подумали о Жюли, о вашем супруге, о Серже, в конце концов? Вы думаете, ему станет легче от того, что вы разобьетесь здесь? Никакие сердечные муки от разлуки не сравнятся с болью от смерти любимого человека. Уж вы-то должны это понять, пережив это однажды. Неужели вы хотите, чтобы он страдал так же, как и вы когда-то? Неужели вы хотите, чтобы он пережил еще одну потерю близкого ему человека? Оставьте даже мысли об этом грехе, слышите!

На землю стали капать первые крупные капли дождя, но Арсеньев по-прежнему не отпускал ее плеч, вынуждая ее дать ему обещание. Внезапно он притянул ее к себе так близко к своему лицу, что Марина вдруг испугалась, что тот хочет ее поцеловать. Она настолько была ошарашена этой мыслью, что даже сначала не поняла, что Павел делает. А тот тем временем понюхал воздух у ее губ, а потом взглянул ей в глаза, на ее расширенные зрачки.

— Вы принимали нынче лауданум? — и не получив ответа, он опять встряхнул ее. — Настойку. Вы принимали ее? Сколько капель? О Господи, Марина Александровна! Это же опий!

Она вдруг разрыдалась, и он прижал ее к себе, стараясь успокоить. Тем временем, хлынул ливень, моментально намочивший их до нитки. Мелькнула молния, и кони под ними заволновались, Арсеньев еле удержал одной рукой их поводья.

— Нам надо возвращаться, Марина Александровна, — он отстранил ее от себя и заглянул ей в лицо. Холодные капли дождя отрезвили ее от воздействия настойки, по крайней мере, она не выглядела сейчас такой взбудораженной, как была несколько мгновений назад. Марина сейчас напомнила ему загнанного зверька — мокрая, с широко распахнутыми испуганными глазами. — Все образуется, вот увидите, образуется. Я никому не открою о том, что тут могло произойти. Молчите и вы. Ни к чему знать об том кому-либо. А сейчас… едемте к дому.

Арсеньев перенес ее на своего коня, усадил перед собой и тронул того по направлению усадьбе, привязав поводья другого коня к луке седла, еле справляясь с ними всякий раз, когда грохотал гром или сверкала молния.

Их уже разыскивали дворовые, которые встретили их, едва они приблизились к парку. Арсеньев взял из рук одного из них макинтош и завернул в него Марину, но из рук ту не выпустил, довез до самого крыльца усадебного дома, где и передал Анатолю. Бледный и взъерошенный, тот сразу же унес свою жену в отведенные им покои, а Арсеньев поспешил к Жюли, что ожидала его в гостиной и тут же бросилась ему на шею.

— Que s'est-il pass'e? [423] Мы так переживали! Я еле удержала Анатоля Михайловича ехать искать вас в ненастье.

Павел успокоил жену, заверив, что с ним все в порядке, а после сказал ей:

— Ma cherie, сделай для меня одну вещь, — и после того, как та кивнула, продолжил. — Ты тотчас пойдешь к Марине Александровне и всеми правдами и неправдами заберешь у нее лауданум. Нет, послушай меня! Ты должна забрать его. И еще — поговори с ее нянькой (это ведь нянька ее?), чтобы та зорко следила за своей барыней. Слаба она нынче здоровьем, понимаешь? Глаз да глаз за ней нужен. Я вот ее в глубоком обмороке нашел на поле. Насилу отыскал, — Павел ненавидел лгать кому-либо, но сейчас открыть чужую слабость он не имел права даже жене. — Сделаешь это для меня? Хорошая моя!