— Каким образом я помешаю, позволь спросить? Моя maman будет в Петербурге этой осенью, выводит в свет Софи. Так почему бы ей не стать патронессой и для Катиш?

— Потому, что я желаю, чтобы моя жена патронировала мою сестру и точка! — гремел в ответ Анатоль. — И потом — в столице лучшие медики. Вспомни о своем предыдущем разрешении!

Он никак не мог забыть, как тяжело ей далась Леночка, как он чуть не потерял свою жену в родах. Иногда он думал об этом, лежа рядом с ней бессонными душными ночами, и признавался себе, что если роды предстоят такие же трудные, то ему было бы легче, если бы этот ребенок умер еще до того, как попросится на свет. Для него не существовало иного выбора между супругой и еще не рожденным ребенком, чем пренебречь наследником, но оставить в живых жену.

Супруги ссорились и по поводу дел имения. Марине, привыкшей принимать хозяйственные решения самостоятельно в последнее время, было тяжело передать бразды правления своему супругу, столь внезапно заинтересовавшемуся делами. В один из вечеров скрытое меж ними напряжение по этому поводу прорвалось прямо на глазах у Василия Терентьевича, управляющего их имениями. Он остался в тот день на ужин, и обсуждение посевных на следующий год продолжилось и за столом.

— Надо бы дать подышать полям у реки, что на южной границе Завидово. Да и в Большом Спасе надо освободить на пару лет поле близ Ярово, деревеньки — вещал управляющий, а Анатоль только кивал рассеянно в ответ. После мужчины завели разговор о намерении государя ввести в посевные культуры заграничный картофель, и Марина заинтересовалась этой темой. Она читала доклад, что приносил Анатоль в начале года, и у нее сложилось определенное мнение по этому решению императора.

— Я думаю, это неплохая мысль, — призналась она. — Если этот картофель и вполовину так урожаен, как ему пророчат, быть может, рискнуть его посеять на нескольких десятинах. А то в прошлом году пшеница уродилась плохо. Пришлось весной раздать несколько мер из амбара Завидова.

— Вы раздавали пшеницу из хозяйского амбара, мадам? — переспросил Анатоль.

— А вы предпочли бы, чтобы крестьяне голодали, ваше сиятельство? — в тон ему ответила Марина. — Я же говорю, пшеница уродилась плохо, и мы были вынуждены пойти на эти меры.

— А почему я впервые слышу об этом?

— Потому как я не сочла необходимым ставить вас в известность о такой малости, — краснея, ответила Марина. Ей было неудобно сейчас держать ответ перед супругом прямо на глазах у управляющего, чья алеющая лысина выдавала и его смущение этой ситуацией. — Разве это стоило вашего внимания? Так что вы думаете насчет картофеля?

— Я думаю, — медленно чеканя слова, произнес Анатоль. — Что вы взяли на себя слишком много, мадам. Я — хозяин здесь, и я сам решу, нужно ли нам высаживать непонятную заграничную культуру или нет!

От подобной отповеди на глазах посторонних у Марины затряслись руки. Она тихо извинилась и вышла из-за стола, но Анатоль не дал ей уйти к себе, догнав прямо перед дверьми в ее половину. Он больно обхватил ее запястье и развернул к себе.

— В каком свете вы выставляете меня, мадам, перед моим управляющим? — прошипел он ей в лицо.

— Лучше подумайте, в каком свете перед ним вы выставляете себя! — отрезала Марина, вырывая свою руку из его пальцев. — Отпустите меня, я устала нынче, и хочу лечь спать пораньше. Одна, ваше сиятельство! А вы можете возвращаться к гостю. И еще лучше — подумайте на досуге, сколько времени может пройти прежде, чем мы получим ваш ответ по самому обыденному вопросу дел имения. О Боже, вы на одно мое бальное платье тратите больше, чем стоила вся эта пшеница!

Анатоль отпустил ее, признавая ее правоту, но сделанного уже было не вернуть. Марина ушла к себе в дурном настроении, а ему оставалось только винить себя в этом. Когда же он сумеет побороть свою неуемную вспыльчивость, что то и дело нарушает покой их семьи?

Он зарекся показывать свой нрав, но тут же на следующее утро изменил своему решению, когда Марина давала ему за завтраком односложные ответы на его вопросы, как ни силился он завязать разговор. Судя по всему, она все еще дулась на него, и это разозлило Анатоля. Да, он виноват перед ней, но сколько можно припоминать ему промахи? Разве он не повинился перед ней? Третьего дня минул Илья-пророк, и Анатолю скоро возвращаться в Петербург, а она так затягивает их ссору…

Анатоль, желая досадить супруге, приказал принести себе утреннюю почту, которую и принялся просматривать прямо за столом, зная, как ненавидит Марина, когда за трапезой занимаются иными делами. Он заметил, что она нахмурилась, но ни слова не сказала ему, ни единого замечания, хотя ее глаза так и метали молнии, и улыбнулся, разворачивая письмо. Когда он прочитал первую половину письма, присланного ему из имения Загорских, то улыбнулся еще шире, а потом вдруг перевел взгляд на жену, которая в этот момент намазывала маслом булку для дочери и что-то говорила той вполголоса, улыбаясь.

Как ей сказать? Прямо и откровенно? Или зайти издалека? А может, просто передать ей письмо Сержа? Анатоль снова взглянул на жену и увидел, что она в упор смотрит на письмо в его руке. Без сомнения, она узнала почерк, оттого и побледнела, с неудовольствием отметил про себя Анатоль.

— Вести из Загорского? — проговорила она, и он кивнул, поймав себя на мысли, что не желает сейчас произносить то, чего он так долго ждал все эти месяцы. Ведь это причинит ей боль, он знал это наверняка. Но разве у него был иной выбор? Он хотел начать издалека, рассказать про то, что Серж решил открыть конный завод у себя в имении и прочих новостях, не таких острых, как та, что была в первых строках письма, но почему-то вдруг холодно и отрывисто произнес: