Марина и Анатоль всю ночь просидели у кроватки своей маленькой дочери. Она обтирала ее тряпицей, а он носил ее на руках, легко покачивая, когда Леночка начинала капризничать из-за своего плохого самочувствия. Марина смотрела на его силуэт у окна, на фоне розовеющего света рассвета, и ощущала внутри себя какое-то огромное чувство теплоты и признательности к этому мужчине, держащему спящего ребенка на руках. Быть может, со временем в их жизни все наладится, ведь он уже близок ей, как никогда ранее…

Она медленно приблизилась к нему и обняла за плечи. Анатоль даже не повернул голову в ее сторону, только коснулся губами ее пальчиков на своем плече, не отрывая взгляда от личика спящей дочери.

— Она так красива, — прошептал он, словно не веря своим глазам. — Я убежден, будет немало кавалеров обивать порог в надежде получить ее расположение. Я уже ревную ее к ним.

— O-la-la, et puis apr`es? [528] — пошутила Марина, но он даже не улыбнулся. Так и смотрел на Леночку, словно не мог наглядеться на нее, словно видел в последний раз. Марина похолодела от собственных мыслей и сильнее сжала плечи супруга.

— Все решено? — прошептала она тревожно. — Надеюсь, ты оставил свою мысль о том, чтобы пустить кровь кавалергарду? Умоляю тебя, откажись от своего намерения… Ведь мы так счастливы ныне! Не разрушай же наше счастье!

Анатоль ничего не ответил ей, только легко погладил кончиком пальца нежную кожу на щечке Леночки. Потом развернулся и прошел к кроватке дочери, в которую аккуратно положил ребенка, накрыл легким одеяльцем. Легко поцеловал ее в лобик, а потом направился к дверям и поманил за собой жену. Та последовала за ним в соседнюю игровую, тоже коснувшись губами пухленькой щечки дочери.

— Жар спал, — радостно заметил Анатоль в игровой, потирая пальцами воспаленные от бессонной ночи глаза. — Слава Богу, сбылись слова доктора. Я еду в Царское на два дня. Если что пойдет не так, пошли ко мне немедля! — он заметил, каким взглядом она смотрит на него, и разозлился, легко обнаружив подозрение в ее глазах. — Я еду в Царское! На службу! Не смотри на меня так! Я не буду преследовать фон Шеля по всему Петербургу нынче, обещаю тебе.

— Прости меня, — Марина виновато потупила голову, почувствовав, как слезы навернулись на глаза. — Просто эти дни… Они сделали меня такой подозрительной… И мне просто спокойнее, когда ты рядом, в доме. У меня на виду. Когда я знаю, что с тобой ничего дурного не произойдет.

Анатоль вдруг сорвался с места, приблизился к ней и крепко обнял, прижавшись подбородком к ее светловолосой макушке. Эти слова нежданно тронули его до глубины души, даже руки задрожали мелкой дрожью от волнения.

— О, мой ангел! Как бы я хотел, чтобы любовь к тебе победила всех демонов, терзающих ныне мою несчастную душу! — глухо прошептал он. — Быть может, если бы она была ответна, это удалось бы, а так… Нет, я не обвиняю тебя, не смею… Только Господь волен решать, кому даровать ее. Но, видит Бог, я бы сумел победить этот ад, что у меня внутри!

— Умоляю тебя, не преследуй фон Шеля, — проговорила тихо Марина, чувствуя, что ныне тот самый момент, когда она сумеет донести свои мысли до супруга. — Мы ведь можем уладить это дело миром.

— Отчего ж тогда твой фон Шель скрывается словно загнанный заяц, коли желает уладить это дело миром? — усмехнулся Анатоль. — Отчего не напишет ко мне? Я бы на его месте за эти два дня уже все пальцы исписал бы или вывез бы тайно возлюбленную и обвенчался бы с ней тайно. Ведь никто не хранит ее нынче, заметь! Все в доме заполошены. Но нет, затаился где-то и сидит в норе! Почему он не венчался с ней тогда, когда она пришла к нему? Да потому что не имеет он такого намерения, видать! И не она ему была нужна, а ее состояние. А значит, только мое согласие хочет. Знаю я такую птицу… Вон скольких перевидал за свою службу. Потому и хочу наказать его. Чтобы не трогал чужое, не ломал то, что не следует.

— Прошу тебя…, — начала Марина, но Анатоль вдруг склонил голову и крепко поцеловал ее, прерывая ее речь. А потом устало улыбнулся и попросил:

— Не сейчас. После обсудим все, после. Я подумаю над твоими словами, обещаю. Ныне же мне ехать надо. Помни же — напиши ко мне, если что случится, обещаешь? Вот и ладненько.

Анатоль уехал из дома, и женщины остались совершенно одни. Марина сделала очередную попытку достучаться до своей золовки, умоляла ее открыть и переговорить, ведь только зная все подробности можно было уладить дело. Но Катиш будто оглохла — она не открывала дверь и не забирала подносы с едой, стоявшие у порога ее спальни, только что-то бормотала в тишине своей комнаты и тихо плакала.

Это начинало уже беспокоить Марину. Грешным делом, она подумала, уж не тронулась ли Катиш умом от подобных тревог и волнений. Посланная подглядеть за золовкой в скважину замка, Таня вернулась и поведала барыне, что молодая барышня что-то пишет и пишет за бюро, а потом рвет письма в клочки и плакать начинает. Правда, однажды вроде бы, как показалось Тане, одно из писем в окно открытое барышня выкинула, но Таня не могла сказать точно — привиделось ли ей это или нет.

Марина решила было проверить слова горничной и поискать в саду под окнами спальни золовки — кто знает, а вдруг? Но тут в ее комнаты опять пришла нянька из детской — у маленькой барышни вновь поднялся жар. И снова повторилась прошлая ночь — прохладная вода в фарфоровом тазике, капризный плач ребенка, визит доктора, страхи и слезы Марины. Теперь же она была одна, без поддержки супруга, и только нынче осознала, как слаба она перед тревогами и заботами в одиночестве, без крепкого мужского плеча. Пусть меж ними было многое — и дурное, и ссоры, и даже рукоприкладство. Но ведь и были другие моменты, когда безграничное спокойствие наполняло душу, когда благодать разливалась в сердце… Ее тихий семейный мирок, выстраданный ею до конца. Неужели все это будет отнято в один миг?