Марина не стала звать Таню, не хотела беспокоить ее в такой поздний час. Да и видеть она никого не желала ныне, признаться по правде. Хотелось лечь сразу в постель, упасть на покрывало, даже не сняв домашнего платья, и забыться беспробудным сном. Но ей это не удалось, потому как в комнате ее ждали.

Анатоль. Она стоял у распахнутого окна, заложив руки за спину, и смотрел куда-то напряженно вдаль, на зарницы, что мигали то и дело в темном небе. Видимо, он прибыл вечером из Царского Села, подумала Марина. Только вот почему ей не сообщили?

Она медленно подошла к нему, и он, не поворачиваясь к ней, вдруг поймал ее за кисти рук, привлек к своей спине, заставляя обхватить его в объятии. Марина вдруг сама прижалась щекой к его спине, обтянутой батистом рубахи, признаваясь себе с удивлением, что безмерно рада его видеть сейчас, что ныне она не будет одна в этом доме, полном болезней и горестей.

— Как Катиш? — спросил Анатоль тихо, перебирая тонкие пальчики своей жены у себя на груди.

— Вполне сносно. Жар почти сбили, — Марина помолчала, а потом все же добавила. — Я думаю, это у нее нервное. Столько перенесла в последние дни!

— Немудрено! — с горечью произнес Анатоль, а потом вдруг резко развернулся и прижал пальцы Марины к своим губам. — Я так люблю тебя. Я люблю тебя и Элен так сильно! Вы и только вы в моем сердце, и этого ничто не изменит!

Он взял ее лицо в ладони и коснулся ее губ легким нежным поцелуем, на который она ответила, изголодавшись по ласке и нежности. Потому не стала сопротивляться, когда он увлек ее к постели. Анатоль медленно расстегнул все крючки на ее платье, а потом легко стянул его вниз на пол, помог ей снять корсет, оставив жену только в сорочке.

Затем Марина помогла ему снять высокие сапоги, ведь это было невозможно сделать без посторонней помощи. Она едва управилась с ними, недоумевая, как это делает Федор, и ее озадаченное лицо вызвало улыбку на лице Анатоля. Он протянул руку и потянул ее к себе, откидываясь на постель. Затем аккуратно устроил рядом, накрыв своей сильной рукой ее талию.

Так они и лежали почти всю ночь — лицо к лицу, глаза в глаза. Словно не могли насмотреться друг на друга. Нынче им почему-то не хотелось страсти, только нежности, только легкой ласки, убаюкивающей, успокаивающей.

— Ты был прав, — проговорила Марина, гладя мужа по лицу кончиками пальцев. — Я думаю, фон Шель не желает делать предложения Катиш, убей Бог не могу понять отчего.

— Я всегда прав, — лениво ответил ей Анатоль, изо всех борясь со сном, желая всю ночь смотреть вот на свою маленькую жену в его объятиях. Марина не стала с ним спорить, прекрасно зная, к чему это приведет. Только улыбнулась в ответ, а потом вдруг предложила:

— Я долго думала над тем, как нам следует поступить. Ныне я знаю. Нам просто надо покинуть Петербург, чтобы никто и никогда не узнал о том, что произошло. Увезем Катиш на время прочь. Я согласна прожить с ней где-нибудь в отдаленном имении, если вдруг… если она тяжела.

Анатоль напрягся под ее руками, и она замолчала на миг, но потом, так и не получив возражений, продолжила:

— Вдали от ушей и глаз она разродится. Мы скроем этого ребенка от всех. Объявим его нашим воспитанником, ежели ты так решишь, ежели не позволишь признать его сестре. Да-да, я знаю, какой это позор признать ребенка! Но вспомни про господина Грибоедова. Он ведь тоже…

— Давай подумаем об этом после, — прервал ее Анатоль. Не грубо и резко, как ранее делал это, а тихо и спокойно. — Но план мне твой нравится. Очень. Моя маленькая умненькая женушка.

Они немного помолчали, каждый погруженный в свои собственные мысли, а потом вдруг Анатоль в который раз коснулся губами ее пальцев и сказал:

— А давай лучше уедем не в отдаленный уезд империи, а в Европу? Я же обещал тебе показать Рим и Флоренск [529] , Париж и Карлсбад, — Марина подняла на него сияющие таким счастьем глаза, что у него перехватило дыхание, и он привлек ее к себе, спрятал ее лицо у себя на груди. — Море. Мы поедем в Неаполь, и я покажу тебе море. Оно такое огромное и шумное, такое волнующе прекрасное… Мы будем вдвоем — ты и я. Только вдвоем. И море… А потом спустя год или два вернемся в Завидово и заживем тихой скучной деревенской жизнью. Будем растить детей наших и собак выращивать на псарне…

— Фу, как это неромантично! — фыркнула Марина ему в грудь, и он улыбнулся сквозь слезы, что навернулись на глаза при той идиллической картинке, что предстала у него перед глазами. — Давай уж лучше детей отдельно, а собак отдельно обговорим… Два года? Я не могу на столько разлучиться с Леночкой! — вдруг напряглась она в его руках.

— Я тоже не могу, — ответил он. — И потому мы возьмем ее с собой. Пусть это безумие! Пусть о нас говорят: «Quels fou, cette famille de Voronin! [530] », мы увезем ее с собой в Европу! Найдем ей лучших учителей рисования. Я слышал итальянская школа живописи самая лучшая, так что заберем из Европы именно итальянца.